В ожидании Махатмы

— Это очень просто, надо только в это верить. Если следить за собой, то ты будешь избегать всех поступков, больших или маленьких, и всех мыслей, даже самых потаенных, которые могут причинить боль другому человеку. Если быть бдительным, это получится само собой, — говорил он. — Когда кто-то обидел тебя или совершил поступок, в котором ты видишь зло, просто молись за уничтожение этого зла. Старайся чувствовать особое расположение к этому человеку — и ты увидишь, что сможешь изменить его. Именно это имел в виду Иисус Христос две тысячи лет назад, когда сказал: «Подставь другую щеку».

Он говорил, а Шрирам чувствовал, что не может порой уследить за ходом его мысли. Он не понимал, что говорит Ганди, но смотрел на него с восторгом, стараясь сосредоточиться и вникнуть в смысл его слов. Впервые в жизни он настоятельно хотел понять что-то, впервые чувствовал, что это ему не удается. Прежде он не сомневался, что все в жизни ему понятно, особенно после того, как стал распоряжаться собственным счетом в банке. Сейчас его впервые одолели сомнения в собственном уме и проницательности. Когда Махатмаджи заговорил о неприкасаемых и кастах, Шрирам, слушая его, в то же время размышлял: «В том, что он говорит, должно быть, много верного. Нам всегда кажется, что мы выше других. Как бабушка обращается с этим оборванцем, который ежедневно приходит к нам убрать мусор и вымести задний двор!» Бабушка была настолько строга, что не позволяла уборщику мусора подойти к себе ближе чем на десять ярдов и, разговаривая с ним, принимала привычный грозный тон. Да и сам Шрирам испытывал дьявольское удовольствие, изводя уборщика придирками и насмешками, хотя тот не обращал на их слова никакого внимания. Он просто делал свое дело, энергично мел метлой двор и только изредка останавливался, чтобы спросить: «Когда же хозяин отдаст мне старую рубашку, которую так давно обещал?»

Внезапно Шрирам заметил на возвышении девушку, которая недавно забренчала на базаре кружкой ему в лицо. На ней было белое домотканое сари, которое, как он заметил, ей очень шло. Раньше ему казалось, что носить кхаддар просто чудачество — такие одеяния хороши только для сумасшедших, однако теперь он понял, что это может быть необычайно красиво. На миг он задумался, в чем тут дело: в самой ткани или в том, кто ее носит? Однако решение этой проблемы пришлось отложить. Сейчас ему было не до отвлеченных размышлений. Она стояла, словно видение, возле микрофона на высоком помосте, и кто, как не она, был достоин стоять рядом с микрофоном самого Махатмы? С какой уверенностью она взирала на толпу! Если бы он мог сказать всем кругом: «Я знаю, кто там стоит возле микрофона, в который говорит Махатмаджи!» Его смущало лишь одно. Вдруг они возьмут и спросят: «А как ее зовут?» Тогда он пропал. Не мог же он ответить: «Не знаю. На днях она шла по базару, гремя своей кружкой. Хотел бы я знать, где она живет. Я буду благодарен, если вы мне скажете».

В эту минуту раздались аплодисменты, и он тоже захлопал. Гандиджи поднял руку и сказал:

— Вы хлопаете, чтобы выразить свое согласие со мной, но этого недостаточно. Я не готов принимать все это так легко. Прежде чем даже помыслить о том, чтобы просить англичан покинуть берега Индии, вы должны на деле убедиться в том, что в ваших сердцах произошла перемена. Шуметь и выкрикивать лозунги легко. Но этого мало. Я хочу, чтобы вы очистили свои сердца и мысли и уверились в том, что в них царит только любовь и не осталось горького осадка из-за того, что было в прошлом. Только тогда вы сможете сказать англичанам: «Пожалуйста, оставьте эту страну, мы будем управлять ею сами, хорошо или плохо, как сумеем, это наше собственное дело. Возвращайтесь в любое время, как наши друзья и почетные гости, но не как правители». И тогда, вы увидите, Джон Буль уложит свои чемоданы. Но будьте уверены в том, что в ваших сердцах любовь, а не горечь.

И Шрирам сказал себе, глядя на видение у микрофона: «О, конечно, не горечь. Я люблю ее».

— Но, — продолжал Маха, — если у меня будет хоть малейшее сомнение в чистоте ваших сердец или в том, что в них нет горечи, я скорее соглашусь на то, чтобы англичане остались. Это меньшее из двух зол.

А Шрирам думал: «О досточтимый Махатмаджи, не сомневайтесь в том, что сердце мое чисто и в нем нет горечи. Разве возможна горечь в отношении той, кто выглядит так божественно?»

Она стояла высоко-высоко на помосте в лучах утреннего солнца, черты ее было не разглядеть, но лицо словно сияло. Возможно, оно было совсем темным, но солнце падало на него сейчас так, что оно казалось светлым; а может, оно вообще было светлым. Если она очень смугла, бабушка ни за что не одобрит его женитьбы на ней. Во всяком случае, вряд ли она их благословит; у нее были другие планы: она прочила ему внучку своего брата, выросшую в Камбаме, жуткую деревенщину, которая будет беречь его деньги.