В ожидании Махатмы

— А-а, понятно, — протянула она, чтобы только что-то сказать. — Знаешь, я бы могла тебя и не запомнить: столько людей опускали мне в кружку деньги. Но я тебя спросила, что ты тут делаешь?

— Может, я один из волонтеров, — сказал Шрирам.

— Почему «может»? — спросила она.

— Потому что я еще не волонтер, — признался он.

— В волонтеры не всякого принимают, — заметила она. — Ты разве этого не знаешь?

— Этого не знаю? По-моему, знаю это и еще кое-что.

— Что, например? — спросила она.

— Что я не всякий, — ответил он, удивляясь собственной храбрости.

Как это он с такой смелостью беседует с этой девушкой, которая может в одну минуту выставить его отсюда?

— Значит, ты кое-что собой представляешь? — спросила девушка со смехом.

— Надеюсь, ты поможешь мне в этом, — ответил он, поражаясь, что разговаривает с ней так дерзко и опрометчиво.

Впрочем, и она разговаривала с ним открыто и через минуту с легким раздражением спросила:

— Мы что, собираемся всю ночь здесь стоять и разговаривать?

— Да, если только ты не покажешь мне, куда мы можем пойти.

— Я знаю, куда я пойду, — сказала она и указала на крошечную хижину через четыре лачуги от той, где спал Ганди. — Там в нашем лагере помещаются все женщины.

— А сколько их там? — спросил он, просто чтобы поддержать разговор.

— Больше, чем ты сейчас видишь перед собой, — отрезала она. — Почему тебя это интересует?

Шрирам с легкой досадой ответил:

— У тебя, видно, дурной характер, да и язычок острый. Ты ни на один вопрос не отвечаешь просто.

— Тише! Стоишь здесь и болтаешь, еще разбудишь Бапуджи, — сказала она.

— Что ж, если его что и разбудит, так это будет твой голос, потому что здесь только ты и разговариваешь.

— Я имею право спросить, что ты тут делаешь, и доложить нашему чалаку, если ты мне не нравишься, — ответила она с неожиданной твердостью.

— С чего это я тебе не нравлюсь? — спросил он.

— Никому, кроме членов нашей организации и тех, кому встреча назначена, не разрешается приближаться к Бапуджи.

— Я им скажу, что я твой друг и что ты меня провела, — ответил он.

— Ты бы солгал?

— А почему нет?

— В лагерь Гандиджи допускают только тех, кто никогда не лжет. Люди, которые приходят к нам, должны дать обет абсолютной правдивости, прежде чем их допустят к Бапуджи.

— Я дам обет, когда буду принят в лагерь. До той поры я буду обходиться тем, что походит на правду.

— Когда Махатмаджи услышит об этом, он очень огорчится и поговорит с тобой на эту тему.

Тут Шрирам по-настоящему испугался.

— Что я такого сделал, что ты мне угрожаешь? — жалобно спросил он.

Она смягчилась, и он заметил, что в голосе ее в первый раз появился какой-то оттенок нежности.

— Может, ты немного отойдешь и подождешь вон там? Мы не должны разговаривать так близко от хижины Махатмы. Я пойду в свою хижину, а потом выйду к тебе.

Она повернулась и тут же исчезла; двигалась она легко и быстро, словно танцовщица, видно, усвоила эти пируэты, унося чужие монеты в кружке. Она скрылась в своей хижине. Шрирам медленно пошел прочь. Он устал стоять. Присел на валун у реки и стал ворошить ногой песок, размышляя о своей удаче. Он и не надеялся на такое. Все походило на сон. Вчера в это время он и подумать не мог, что будет так разговаривать с этой девушкой с кружкой. Он вспомнил, что так и не спросил, как ее зовут. И еще, что давно уже чувствует голод и жажду. «Жаль, что всех нас не покормили в этом лагере Махатмы». Впрочем, сам Махатмаджи ест только земляные орехи и финики. Он огляделся, надеясь увидеть продавцов этой снеди. На ратуше пробило девять. Считая удары, он размышлял о том, что подумает бабушка о его отсутствии. «Небось разволнуется и сообщит в полицию!» — решил он, усмехаясь. Надо было попросить учителя зайти к бабушке и сказать ей, чтобы она не ждала его домой, пока Ганди находится в Мальгуди. А впрочем, хорошо, что он не поговорил с учителем: тот бы растрезвонил по всему городу, что Шрирама интересует вовсе не Ганди — все это показное! — а девушка. Но как же ее зовут? Удивительно, почему это он ее не спросил до сих пор. Когда она вернулась, он тут же спросил:

— А как тебя зовут?

— Бхарати, — ответила она. — А что?

— Надо же мне знать. А я тебе сказал, что меня зовут Шрирам?

— Да, и не один раз. Я только и слышу, что тебя зовут Шрирам.

— Ну и язычок у тебя, — заметил он. — Странно, как тебя вообще терпят в этом месте, где люди должны учиться миролюбию и доброте.

— Вот я и учусь доброте — иначе разве бы я стала вообще с тобой говорить? Если б я не хотела проявить к тебе доброту, я бы не пошла к своему чалаку и не попросила бы разрешения выйти сюда. Нам нужно просить разрешение на беседу с людьми в такое время. В каждом лагере существует такая вещь, как дисциплина. Не воображай, что если это лагерь Махатмы, то в нем отсутствует дисциплина. Он бы первым тебе об этом сказал, если б ты его спросил.

— Ты говоришь совсем как моя бабушка. Она на язык тоже остра, — жалобно пробормотал Шрирам.

Она не обратила внимания на сравнение, а только спросила:

— А твоя мать?