Накидывается она опять на девушку и давай бить. Та только рыдает да головой о стены стукается. Такого рода сцены повторялись раз и два; дело всё-таки не двигалось, вопреки обещаниям советчика. Потеряв наконец терпение, юноша объявляет напрямик матери, что, если дочь станет ещё ломаться, он решительно начнёт рассказывать по деревне обо всем случившемся. Малый, как видно, был с характером. Объяснение это происходило вечером, после пригона скотины. Купчик, действуя, вероятно, по совету приказчика, нарочно выбрал такое время; он как будто не сомневался уже в успехе и бил наверняка. Началось с того, что мать снова бросилась таскать девушку; она пришла в такое бешенство, что не случись тут купчика, она сделала бы дочь калекой. После этого старуха силою втаскивает дочь в летник, кланяется в ноги купчику, умоляет его молчать, сама ведёт в летник и запирает с дочерью…
Очутившись наедине с девушкой, купчик заметил не без удивления, что она уже более не плачет. Ободрённый этим, начинает он разговаривать. Она не бранит его, не проклинает, как прежде; она даже не отворачивается. Как окаменелая стоит она подле постели; изредка под платком, накинутым на плечи и совсем почти заслоняющим лицо её, пробегает судорожная дрожь; юноша объясняет себе это робостью и, ободрённый более и более, садится подле неё; она не делает даже сопротивлений, когда он начинает обнимать её. Не отвечая на его ласки, не смотря на него, не произнося ни слова, она совершенно ему покоряется. Одного только никак не мог он добиться: не мог он добиться от неё живого слова, она точно онемела. Впрочем, не много заботился он об этом. На заре, когда старуха отворила летник, торжествующее лицо купчика доказывало, что он был очень доволен собою. Оставив девушку в летнике, он отозвал старуху в избу; ему хотелось сделать ей подарок. В ту минуту, как он полез в карман за деньгами,— в дверях неожиданно показалась девушка. Лицо её было бледно, растрёпанные волосы рассыпались по плечам, в чертах проступало такое отчаяние, что мать и сам купчик испугались. Девушка сделала два шага, взглянула на мать, произнесла проклятие, схватила, как бы в беспамятстве каком-то — схватила себя руками за голову и кинулась из избы. Мать пустилась за нею вдогонку; девушка как словно исчезла; купчик присоединился к старухе; стали искать: обошли все закоулки, обшарили ригу — нигде нет; начали расспрашивать соседей: не видал ли кто? — никто не видал… Словом, искали весь день — и нигде не нашли. К вечеру только отыскалась она… отыскалась — на дне пруда, который тянулся за деревней… Ну, как вы об этом скажете? — заключил рассказчик, неожиданно обращаясь к толстяку.— Как вы скажете: с чего утопилась эта бедная девушка? Что заставило её поступить таким образом?..
— С чего утопилась? — возразил толстяк с невыразимым спокойствием.— Известно, с чего утопилась,— сдуру!..
— Вы решительно, стало быть, отвергаете в простом человеке всякого рода благородные движения души и даже чувства честности? — воскликнул господин в коричневом пальто, вдруг разгорячась, так что краска выступила на лице его.— По-вашему, надо думать, люди только те, которые, как мы с вами, носим халаты, курим табак, земли не пашем, в избе не живём, нужды не терпим да знаем, что есть на свете Франция и были когда-то римляне?.. Мы одни, стало быть,— подхватил он, не замечая наших взглядов, которые ясно говорили ему о бесполезности таких объяснений,— одни мы можем чувствовать благородно и думать по-человечески?.. На чём же вы всё это основываете? Вы человек уже пожилой, не можете же вы говорить без основания…