В ожидании первого снега

Да, нелегко оторваться от проторенной предками за многие столетия охотничьей тропы. Нелегко, если ты всю жизнь дышал лучшим на земле воздухом, настоянным на аромате хвои, пил чистейшую и прозрачнейшую воду таежных родников, по утрам ловил самые щедрые и теплые лучи восходящего солнца, плавал по лесному озеру, куда упало голубейшее в мире небо — нет голубее того неба!.. И все это он променял на буровую, которая напоминает Манкв-ики — страшного богатыря-людоеда, друга русской Бабы-Яги: и глаза есть — моргают в светлом сумраке Белой Ночи равнодушными фонарями, из закопченных труб-ноздрей вырывается крепчайший смрад, грязными лохмотьями черной бумаги сползает на песок борода-навес, а ненасытная пасть, оскалив ротором губы, глотает бесконечную кишку труб, и сотни ведер глинистой воды спаивает ему лаборантка Надя. От его вздохов дрожит земля. И железные арканы вздрагивают от напряжения: ими Манкв-ики притянут к поляне; медведем-шатуном рычит, на свободу рвется.

В соседнем домике хлопнула дверь — кто-то вышел до ветру.

А если вырвется и люди не смогут с ним совладать, что тогда будет?! Железо не дерево, не знаешь, с какого боку подойти: то греет, то холодит, то кусает. Помнится, в детстве увидел на отцовской упряжке круглую блестящую бляху, такую красивую, что захотелось попробовать на вкус: лизнул — и на холодном металле осталась кожица языка. Это надолго отбило любопытство к железу. Теперь вот надо привыкать к работе на буровой. А хватит ли терпения? Не укусит ли железо, как в детстве укусило за язык?! Не рано ли подался из родного селения?

Может быть, слишком понадеялся на то, что здесь пройдет то «нефтяное» беспокойство, которое не давало покоя на охоте. А как тут ужиться рядом охотнику и буровику: одному нужны первозданная свежесть и тишина таежного бора, а другому — черная вода земли, которую зовут «нефть». А на что она сейчас охотнику, эта нефть?!

Возможно, жил бы сейчас Микуль в своем Ингу-Ягуне, не случись беды со старым учителем Александром Анатольевичем.

В тот день, в начале Ворнги-тылысь — Месяца Вороны, вернувшись из промысла, Микуль узнал: тяжело заболел учитель. Все повторяли малопонятное слово «прободение». Микуль не поверил: в его сознании вечными и неизменными были в мире тайга, Ингу-Ягун, старенькая школа и седой учитель с посошком. За всю жизнь не видел Микуль ничего дороже и милее сердцу, не считая родных… Учитель лежал на постели голубоватым, умирающим апрельским снегом. Вошел сельский фельдшер, бывший его ученик, и тихим голосом сообщил, что геологи дают вертолет и его, учителя, отправляют в больницу — время еще есть. Старик пошевелил пересохшими губами, потом внятно, как на уроке, повторил: «Геологи… не дождался… геолога…» Лицо его покрылось испариной, и глаза выплеснули мучительную, тоскливую боль, которая стала вливаться в Микуля: ему показалось, что учителю больно не от «прободения», а от того, что вот «учил-учил нефти» — и никого не выучил, не задел за живое. Ученики его становились хорошими охотниками, есть врачи и учителя, один стал даже журналистом, а вот никто не хочет стать нефтяным человеком. А они так нужны сегодня этой земле!

Микуль решил твердо посмотреть, кто они — буровики и геологи?

В начале Луны Нереста ночи светлы и коротки.

Микуль почувствовал, как луч солнца ударил в стену тесного дощатого домика, «балка» на языке буровиков. Солнце уже проснулось, встали, наверное, и птицы — не слышно их, шум машин съедает их песню. Как хорошо просыпаться по утрам от птичьих голосов! Проснешься и лежишь с закрытыми глазами, узнаешь, какими голосами какие птицы поют. Если ты родился в лесу и у тебя хороший слух, ты всегда поймешь птиц и определишь, какая сегодня будет погода: ожидается дождь или снегопад, будет ветер или тишь, ясно или пасмурно. Настоящему охотнику птицы подскажут, чем ему заняться, по следу какого зверя пойти, где ждет его удача. Только надо чувствовать тайгу так, как чувствуешь свое тело.

На вышке глухо застонала труба — кто-то бухал по ней тяжелым молотом, который зовется здесь кувалдой. Эхо отзывалось на живых боровых соснах, налитых тугой пахучей смолой. Стон убитых деревьев растворился в этом грохоте.

А если немой рокот буровой отнимет главное богатство охотника — острый слух, машинный чад — обоняние, пыль — зоркость глаз?! Как быть тогда? Охотник без ушей и глаз — не охотник. Плохо, однако, дело: кто знает, станешь ли настоящим буровиком? И каким чутьем они, разведчики, ищут нефть? Неужели только с помощью машин? Может, как у охотника, у них тоже есть особый нюх? Как постичь тайну их «железной работы»? И по плечу ли это ему, Микулю?

Вдруг все-таки буровая убьет в тебе охотника? Но почему же верх должна взять буровая? Быть может, охотник победит ее? Ведь она живет на таежной земле, значит, является частью тайги. А тайга всегда подчинялась охотнику. Слушается же вышка буровиков. Почему она не должна слушаться хозяина тайги — охотника?! Нет, нет, надо научиться «железному делу», чтобы уметь управлять вышкой и остаться хозяином этой земли.