В ожидании зимы

Её тонкие, чуть шершавые от уколов об иголку пальцы прохладно коснулись щеки Цветанки. Воровка с закрытыми глазами впитывала всем сердцем нежность, которая, казалось, смягчала и укрощала зверя в ней. И всё же она не могла до конца поверить в эту любовь и принять её – вернее, не считала себя достойной такого светлого дара.

– Кровь человеческая на моих руках, ладушка. Гойник, Ярилко, сыщик, который воров на рынке отлавливал… Они, эти гады-сыскари, Нетаря до смерти запытали… Теперь вот – муж твой.

– Ежели ты кого и убил, значит, не были те люди безвинны, – вздохнула Нежана, зарываясь пальцами в волосы воровки. – Тяжкий это проступок, но не мне судить тебя, мой родной.

– А после того, как отдали тебя замуж, много девиц у меня было, – продолжала каяться Цветанка, ощущая, как с каждым словом падают с неё невидимые тяжести. – Одну, Дарёной её звать, даже любил… Думал, всегда вместе будем, ан нет… Расстались мы… Она женщину-кошку с Белых гор полюбила. Но и я хорош, изменял ей часто… Много она слёз по моей вине пролила. Ничего не могу с собой поделать, как увижу красивую девчонку – меня аж трясти начинает. Не сплю, не ем, не пью, пока не добьюсь её! А добившись, покидаю. Вот и думай, милая, с кем ты связалась…

В заплаканных глазах Нежаны промелькнуло что-то – какие-то искорки, то ли колючие, то ли томно-озорные.

– А я – красивая, по-твоему? – глядя на Цветанку пристальным, зачаровывающе-вишнёвым взором, спросила она.

Цветанка ответила, не покривив душой:

– Ты – самая красивая, моя радость.

Нежана досадливо и горько насупила брови, сморщившись, как от боли.

– Ах, что значит красота?.. Она увянет, а суть останется… А ведь я тоже не без порока. Не один раз в голову мне мысли дурные приходили: или себя убить, или мужа отравить. А в уме согрешил – всё равно что сделал. Прости меня, Зайчик… Верю я, что рубашка да кушак тебе понравились… Это так… накатило на меня вдруг что-то… Дура я… Сама не знаю, что несу.

– Ты новую жизнь в себе несёшь, – сказала Цветанка, целуя её в живот и осторожно поглаживая его обеими ладонями. – Тебе всё можно простить. Эх, мне бы твои пороки, ладушка! С такими пороками хоть пляши, хоть пой, хоть по небу летай…

Пальцы Нежаны вдруг стиснулись на руках Цветанки.

– Страшно мне, Заинька… Ребёночек что-то давно не шевелился… А вдруг он умер?

Цветанка приложила ухо к её животу и отчётливо услышала биение двух сердец: матери и малыша. Причём трудно было сказать, чьё колотилось чаще.

– Живой, – улыбнулась она. – Не тревожься понапрасну.

– Правда? – Голос Нежаны дрожал от мучительного беспокойства.

– Правда, правда. – Цветанка дотянулась до её губ и нежно, успокоительно поцеловала.

– А ещё мне всякие страсти-мордасти снятся… Во сне чувствую, будто вокруг домика кто-то ходит, проснусь, выгляну – нет никого, – пожаловалась Нежана. – И тебя дома нет! Вот и думаю-гадаю – ты ли это или мерещится мне…

А вот это было уже серьёзнее, с этим следовало разобраться.

– Я вокруг домика в зверином облике бродить привычки не имею, – нахмурилась Цветанка. – Ты дверь на ночь на засов не забывай запирать, я приду – в окошко постучу, а прочим не открывай.

– Не уходи, Заинька, а? – подняв брови жалобным «домиком», попросила Нежана. – Страшно мне одной…

– Ну-ну-ну. – Цветанка, привстав, заключила её в объятия и покрыла быстрыми поцелуями её лоб, шелковистые брови, пушистые ресницы. – Ежели я уходить не буду – кто нам с тобой еду принесёт? Может, женщина та, которая тебе закваску для хлеба дала?

– Не приходила она больше. – Голос Нежаны прозвучал глухо: она уткнулась в плечо воровки.

– Ну, вот видишь… Я ведь не просто так гуляю, ладушка, я нам покушать добываю. Долго на одних мороженых ягодах да сушёных яблоках-то не протянешь… Сегодня вот в деревню сбегаю, попробую тебе молочка раздобыть.

Нежана подняла укоризненный взгляд.

– Украдёшь, что ль?

– Ну, почему украду, – усмехнулась Цветанка. – Может, куплю. Или на рыбу обменяю… Не бери в голову, горлинка, это уж моя забота.

– Украдёшь ведь, – вздохнула Нежана, качая головой. – Не надо, не буду я пить краденое.

– Ладно, ладно, обменяю, – согласилась воровка, прижимая её к себе крепче.

– Ну, если обменяешь, тогда буду… – Нежана потёрлась носом о её щёку, успокаиваясь.

– Вот и договорились, – сказала Цветанка, а про себя подумала: «Не обязательно тебе знать ВСЁ о том, как я это молочко для тебя добуду, моя радость. Мне перед людьми мордой своей отсвечивать без крайней надобности ни к чему».

*

Синий звёздный вечер принёс новую встречу с Серебрицей. Ядовитая зелень её глаз блеснула холодными искорками из свежего сумрака.

«Я оленя на тебя выгоню, а ты хватай!»

Цветанка не успела отказаться: серебристая волчица уже умчалась. Вновь они охотились вместе, только на сей раз Цветанка была намного более ловкой, чем прошлой осенью. Один прыжок – один смертоносный укус, и в горло ей хлынула тёплая, парная кровь жертвы. Сладковатая оленина в конце зимы была жесткой, но в задней части и на спине нашлись куски помягче.

«Оставь для своей ладушки, – усмехнулась Серебрица. – Пусть пирога с олениной покушает».