В парализованном свете. 1979—1984

Вдали, за полем, показалось несколько деревенских домиков. Сухие былинки там и тут неприютно торчали из земли. Небо стальным козырьком нависло над опушкой леса, к которому стремительно, им наперерез, приближался лыжник в черном. Метрах в ста от них лыжник резко свернул налево и скрылся за деревьями, выступающими неровным мыском.

Тоник первым достиг хорошей лыжни. Казалось, две узкие, параллельные ложбинки были вырезаны в снегу острой стамеской, а потом чуть отполированы тонкой шкуркой. Теперь он уже не брел, а летел. И летели ему навстречу полосатые стволы берез. И ветер свистел в ушах.

— А, рёбя! Поднапрем! — орал он на всю округу. — Слабо́ догнать? Сосиску вам в рот! Ва фан куло!

Черный лыжник вновь мелькнул за деревьями. И снова исчез.

Морозный воздух звенел. Пар валил изо рта. Лыжня делала небольшую дугу, оставляя в стороне какой-то поселок. Проплавив низкие мглистые облака, ненадолго выглянуло солнце. Оно казалось непривычно маленьким, просто крошечным. За краем снежного обрыва, подкрашенного розовым светом, виднелось нечто похожее на гряду вздыбленных ледяных глыб, отливающих зеленым и желтым, точно грань старинного зеркала.

Тоник ждал их.

— Ну! — весело воскликнул запыхавшийся Платон, будто это не Тоник пожалел его и дождался, а сам он догнал Тоника на лыжне. — Вроде бы добрались до Гренландии? Кхе!

— Сам ты Гренландия! Марс это…

— Почему тогда не Юпитер? Кхе!

— Сказано: Марс. — Тоник сплюнул. — Совхозный поселок, поня́л? Или не он… Что-то смутил ты меня.

Они прошли еще сколько-то, и Тоник совсем перестал узнавать местность.

— Завел я вас, кажется, мужики…

— Давай вернемся. Кхе!

— Не! Должны выйти.

Впереди снова замаячила фигура лыжника. Тоник прибавил ход.

«Вот жмет! Вот каццо! — восхищенно подумал он и замахал палками изо всех сил. — Все равно ведь догоню!»

И пошел. Полетел! И, почти уже догнав, видя близкую спину, заорал во всю глотку:

— Лыжню, стронцо! Ва фан ку-у-у-ло!

Тот оглянулся и сошел с лыжни, уступая дорогу. Как положено. Тоник на хорошей скорости поравнялся с ним, заглянул в его круглую под тесным шлемом румяную будку, но тут лыжи запутались, захлестнулись, и, потеряв равновесие, Тоник зарылся головой в снег.

— Сука… В рот… — ярился он, поднимаясь на ноги, отряхиваясь и отплевываясь.

Никакой лыжни впереди не было. И вообще — никаких следов: сплошная нетронутая целина. Хорошо накатанная лыжня кончалась неровной ямкой, образовавшейся от падения, а лыжник в черном, плотно облегающем его костюме, мало, однако, похожем на обыкновенный лыжный, стоял рядом с выражением молчаливого сочувствия на лице.

Подоспели Антон с Платоном.

— Слышь? — обратился Тоник к лыжнику, здоровая будка которого показалась ему знакомой. — Случаем мы не Марс проехали?

— Это гренландская Вольва, — отвечал тот. — До Марса еще очень далеко.

— Чего?

— Я же говорил! Кхе! — неизвестно чему радовался этот стронцо Платон.

Этот недоделанный каццо. Над Тоником, стало быть, смеялся. Мол, Тоник дороги не знает. Мол, сам не знает, где живет и куда нас ведет. Ладно, каццо, запомним. Смеется тот, кто смеется последним…

— Ты мне мозги-то… Тьфу… — все еще плевался снегом Тоник, ближе подступаясь к черному лыжнику. — Я же местный. Тут где-то Марс должен быть… — Все усы, щеки и брови были у него в снегу. — Где Строительная?

— Я туда как раз, — совсем мирно сказал незнакомец.

Голос у него тоже был очень знакомый, но Тоник его все-таки не признал. Лыжник легко оттолкнулся тонкими, упругими палками и проехал метра два по инерции.

«Как это? — не понял Тоник. — По такому-то снегу? По самой целине, можно сказать. Ке каццо?»

Все трое двинулись вслед за лыжником в черном плотном костюме — вроде как у аквалангистов — по такой же, как прежде, ровной, прямой и блестящей, хорошо выделанной лыжне.

«А ведь он не здешний, не со Строительной», — сообразил вдруг Тоник.

— Вам Строительная нужна? — обернулся лыжник.

— Ну!

А сам подумал: «Давай-давай, каццо, не отвлекайся. Смотри, если не выведешь…»

Но мужик к Строительной вывел. Только почему-то с противоположной стороны. Как если бы они сделали большой круг.

— Может, зайдете? — предложил Тоник, проникнувшись к мужику. — Чайку горяченького…

— Да неудобно как-то, — засомневался тот.

— Нормально, — сказал Тоник.

Подойдя к дому по улице Поэта Пушкина, они сняли лыжи и застучали ботинками по крыльцу, обивая снег. Провожатый оставил свои черные, под стать костюму, лыжи на крыльце, снял в прихожей ботинки и вошел в одних белых шерстяных носках, мягко ступая.

— На улице спереть могут, — сказал Тоник. — Лучше бы занести в дом.

— Никто их там не возьмет, — уверенно возразил гость.

— Классные лыжи! — сказал Тоник с завистью. — Фирменные?

Провожатый пробормотал что-то вроде «угу».

— И где такие достают? — более риторически, нежели из практического интереса, спросил Тоник.

Тот же, что был в носках, лишь взглянул на него, сразу переведя взгляд на Антона Николаевича, который почему-то почувствовал вдруг в ногах нехорошую слабость. Видно, далекая лыжная прогулка изрядно утомила его.