Да, это Будапешт. Знакомое круглосуточное свечение витрин подземелья! Пронзительные птичьи выкрики продавца газет, перекинутых, точно сырое белье, через руку. Торгующие изделиями своего промысла крестьяне из Трансильвании, примостившиеся у стен с сумками и корзинами. Тулупы. Цыганские глаза. Гуцульские усы жителя Трансильванских Альп. Знакомая колючая седая щеточка усов знаменитого Пьетро Джерми из итальянского кинофильма «Машинист». Небритое, крупное, армяно-итальянское лицо Рафа Валлоне, или Волонте, или какого-то другого артиста из некоего другого фильма. Парад кинозвезд, загримированных под своих героев.
Пьетро Джерми или Раф Валлоне с его мужественным красивым лицом и подернутыми туманом серо-зелеными глазами, которые вдруг оживают, встретившись с взглядом прохожего в кожаном пальто, делает знак рукой. Он нерешительно улыбается Антону Николаевичу, будто стесняясь своего высокого роста, и широких плеч, и огромных глаз. Он протягивает ему, одновременно растягивая сильными руками, осторожно скручивая в жгут, черную плиссированную юбку с вышитыми красным шелком цветочками:
— Ecco…[63]
Вот так ее нужно складывать, друг, сворачивать при хранении, чтобы не смялась, чтобы складки не разошлись. Хорошая юбка, купи…
Нет, — отвечает глазами Антон Николаевич, — no, nem…[64]
Погоди!..
Мне не нужна юбка.
Мамма мия! Путана Ева! Погоди!..
Пьетро Джерми, или Раф Валлоне, крестьянин из трансильванской деревни, знаменитый киноактер, прячет свой яркий товар в корзину. Его длинные пальцы, вылепленные из упругой, телесного цвета глины, роются в потертой пластиковой сумке, проворно снуют там, прощупывают нутро, пока среди тряпья и мятых, рваных газет не отыскивают голубую керамическую вазочку — и такого же голубого цвета становятся вдруг его прозрачные с поволокой глаза.
Семьдесят: растопыренная пятерня и еще два пальца. Семьдесят форинтов. Всего семь тысяч лир. Совсем задаром. Ecco…
Да, но зачем ему эта трансильванская штучка, приобретенная по случаю у отставной кинозвезды времен итальянского неореализма?..
Аривидерчи… Лари видери…[65]
С нелепой, ненужной, хотя и по-своему красивой голубой вазочкой в руке поднимается Антон Николаевич по лестнице — уже по другую сторону подземного перехода, площади, улицы, проспекта — выходит прямо к подножью магазина с золотисто-зеленой, шоколадно-винной витриной.
Телефона-автомата опять нигде нет.
В открытом киоске, распираемом рыхлой черно-белой с отдельными красными вкраплениями газетной массой, он покупает шесть трамвайных билетов — почему именно шесть? — платит шесть форинтов. 6 forintért… Узкая полоска плотной желтой бумаги с глубокой и яркой типографской печатью пять раз распорота поперек точечной перфорацией. Хлебные карточки с зубчатыми краями. Банковские билеты. Сертификаты западноевропейской, американской, итало-румынской игральной корпорации «Монополь».
Где-то здесь должна быть остановка трамвая, который идет в сторону Политехнического университета, к Петеру Варошу.
За шершавой серостью фасадов маячит зеленое навершие колокольни. Это уже возле моста через Дунай.
Вот наконец телефон-автомат.
Странный человек с голубой вазочкой в руке опускает в щель двухфоринтовую монету, снимает похожую на маленького бульдога тяжелую трубку с рычага проржавевшего аппарата, набирает номер. В первый момент подавившись, автомат все-таки проглатывает монету.
— Ё напот киванок!
— Ё напот…
— Керем, доктор Варош.
— Нинч[66]
.Дальше — непонятное.
Странный человек в очках выходит из перекосившейся будки, идет по улице, сворачивает по направлению к колокольне, теряет ее из виду, оказывается на какой-то площади, где стоит черное, как негр, большое здание. В ста шагах — парапет набережной. На той стороне реки тонет в молоке тумана, едва проступая, призрачный, далекий город.
Человек останавливается, смотрит, пытается различить знакомое: Рыбацкий бастион, собор Матьяша, отель «Хилтон». Он пытается вспомнить, узнать и понять, но истощенный проявитель не проясняет очертаний неверных контуров. Человек ждет. Его раздирают противоречивые чувства. Он хочет ясности и боится ее.