В парализованном свете. 1979—1984

— Мне тут переводчица попалась… Знаешь… Кхе!

— Старуха?

— Да нет, молодая. Кхе!

— Динама?

— А-а…

Платон только машет рукой. Обиженно вздрагивает щеточка усов.

— Ты куда сейчас, стронцо?

— Пожалуй, в гостиницу.

— Роман писать, что ли?

— Кхе!

— Ладно, давай. Только смотри не забудь про этого… Ну… Адмирала… Вставь его куда надо…

— Я помню, Тоник. Обязательно. Раз уж обещал… Кхе!..

— О чем роман-то?

— Трудно… вот так… в двух словах… Кхе!.. В общем, это будет книга о…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Простите, Платон, не так быстро. Я не успеваю за вами переводить.

Опять эта белокурая киса.

Где они?

В кабинете главного редактора.

Платон откидывается в мягком кресле, помешивает ложечкой кофе. В мягком кресле напротив — лысоватый крепкий шестидесятилетний Издатель. Как будто ровесник, а выглядит старше. Посредине же между ними и сбоку — под углом в сто двадцать градусов — в таком же точно кресле находится Переводчица. Издатель слушает Переводчицу, кивает, покачивает в такт ногой, закинутой за другую ногу. Издатель смотрит куда-то вбок, мимо Платона Николаевича, потом начинает говорить сам, загибая один за другим пальцы — совсем как тот шофер.

Измученный долгим монологом Платона Николаевича, Издатель и сам теперь говорит долго, делает большой, обстоятельный доклад без бумажки, переводя взгляд с Переводчицы на Писателя Усова и обратно. Он перечисляет пункты, загибает пальцы, а когда их набирается полный кулак, разгибает и начинает снова.

— Он говорит, — коротко переводит Переводчица то многое, что едва уместилось в двух или трех кулаках Издателя, — что они давно переводят книги русских писателей…

И выжидающе смотрит на Издателя. Можно продолжать.

— Ва… — собирается уже продолжить тот, но Писатель Усов перебивает — с извинительной улыбочкой, с простодушным кхеканьем, подергиванием плеч:

— Прошу переводить полностью. Кхе!

Клацает вставная челюсть. Щеточка усов подпрыгивает. Глаза высверкивают из-за очков. Такая несдержанность. Такая вот вспыльчивость. Дает о себе знать старая контузия.

— Ва… — дождавшись наконец паузы, берет прежнюю ноту Издатель.

— Ему известно, — переводит Переводчица, — что одна ваша книга о войне готовится в молодежном издательстве. Ее переводит Ирэн. Он говорит, что вы, кажется, знакомы.

— Кхе!

— Он спрашивает, какую свою книгу вы могли бы рекомендовать для его издательства…

— Видите ли… Кхе!..

И опять следует нескончаемый монолог. Переводчица нетерпеливо теребит часики на запястье.

— Нам пора, Платон, — на этот раз очень тихо и робко говорит она. — В «Матьяш пиллз»… Он благодарит вас…

— Я благодарю его…

— Он надеется… Он будет ждать вашу новую книгу, где найдет отражение…

— Пожалуй, и эта встреча найдет… Кхе!..

— Да, ваши будапештские впечатления…

— Конечно. Кхе! Передайте ему, пожалуйста…

Платон обращается к Переводчице безлично. Как и к Издателю. Но почему-то особенно неприятно ему называть по имени Переводчицу. Может быть, потому, что именно так звали его жену.

42

Профессор Петросян нажимает клавишу «Stop». Профессор Петросян включает обратную перемотку. Рука тянется к телефону. Профессор звонит.

— Нина Ивановна, вы закончили занятия?

— Только что.

— Будьте добры, зайдите. Вместе с Мурзахановым.

В глубокой задумчивости профессор потирает гладкую, тщательно выбритую поутру, голубоватую от пудры щеку. Белый халат расстегнут. Выпученные глаза с красными прожилками тупо уставились в магнитофон. Высокие залысины лоснятся. Тяжелая волосатая рука придавила рычаг.

Он снова крутит диск, набирает номер.

— Никанора Леонардовича, пожалуйста… Никанор Леонардович?.. Петросян. Не могли бы зайти?.. Да, сейчас.

Профессор Петросян вешает трубку. Запускает толстые пальцы в жесткие, свернувшиеся колечками, как металлическая стружка, волосы. Дверь приотворяется. В дверь заглядывают.

— Входите, товарищи.

Входят Нина Ивановна и Мурзаханов — Китаец. Устраиваются на кушетке.

— Подождем Никанора Леонардовича. Он должен сейчас подойти… А вот и он!.. Заходите, Никанор Леонардович. Садитесь. Где вам удобнее?..

Врач-психиатр Никанор Леонардович не сразу принимает решение. Врач-психиатр Никанор Леонардович долго выбирает между кушеткой и стулом. Между стулом и кушеткой. Глаза бегают. Проблема не из легких. Врач-психиатр Никанор Леонардович останавливается наконец на индивидуальном стуле. Измученная непосильным напряжением мысли, его кажущаяся невесомой невысокая костлявая фигура в халате самого маленького размера резко переламывается пополам. Смоляная пиратски-мефистофельская бородка, заостряющая и без того острый подбородок, торчит теперь где-то на уровне груди профессора Петросяна.

— Палата номер три, — лаконично говорит профессор и тяжело вздыхает. Затем постукивает концом автоматической ручки по столу.

Нина Ивановна кашляет, прикрывая ладошкой рот. У нее продолжается трахеит. У нее продолжается бронхит. Иезуит Китаец и врач-психиатр Никанор Леонардович остаются недвижны.

— Надо решать, товарищи. Что будем делать?