Ты как бы стеснялся его покупать и весь залился краской, когда, выгребая последнюю мелочь из кармана, взял у кассирши чек, хотя это были ведь не табачные и не винно-водочные изделия, тем более не изделия подмосковного Баковского завода высококачественных резиновых изделий. К тому же откуда кассирше было знать, что именно ты покупаешь и для кого. Может, ты покупал это для своей Мамы? Но на воре шапка горит, Телелюев, и сам ты прекрасно знал, что ни за что на свете не подарил бы Маме т а к о е. Со стыда бы сгорел. Просто в голову бы не пришло. С другой стороны, этот как бы совсем обыкновенный подарок Индире тоже ведь должен был как-то отвечать и соответствовать…
Соответствовать чему?
Ей.
Во всяком случае, он никак не соответствовал ни подарку мальчика, ни подарку шестнадцатилетней девушке из того же девятого класса.
Но зато вполне подходил Даме С Зонтиком или Даме В Перчатках, которую сквозь туман десятилетий углядела в Индире твоя резкая в суждениях, часто несправедливая, взбалмошная Мама!
Вот что это было. Большая серебристо-грифельного цвета коробка с узором в виде перепутанных черных прожилок, с вычурно закругленными углами в стиле рококо, и в ней, в этой полупристойной пузатенькой коробке, находились всякие прелестные женские штучки для холи кожи, волос, ногтей и прочего, так сказать, о д у л я н с и о н а на дому, утопавшие в пышном чернильного цвета шелку.
Кстати, как правильно пишется это любимое Индириным отцом и частенько употребляемое им в насмешку над женщинами дома словечко?
Честно говоря, не знаю. В Бабушкиных диктантах оно не встречалось.
Просто удивительно, как это твой уже тогда не безупречный вкус вдруг обнаружил соответствие…
Может, я что-то предвидел, предчувствовал?
Какая прозорливость! Какая душевная глухота, товарищ Телелюев, хочу я сказать! Вам потребовались годы на то, в чем любой другой разобрался бы с одного взгляда.
Но прими во внимание отсутствие жизненного опыта. И куст белой сирени. И храм, строительство которого было уже завершено.
Уж не сам ли ты обрек ее на эту роль?
На какую еще роль?
Согласись, нет более жалкой участи, чем участь поверженного божества.
Я тут при чем?
Кто-то ведь должен ответить.
За преклонение перед тем, чего на самом деле не было?
Отвечайте, Телелюев! Встаньте!! Шляпка с ручкой, Телелюев!!! Садитесь. Два.
…Короче, придя к Индире домой, ты попытался как можно непринужденнее вручить ей эту коробку, аккуратно завернутую и перевязанную сверху скрученной бумажной веревкой, а внутри — шелковой розовой ленточкой, точно какой-нибудь купеческий торт. Между тем глаз твой не без удовольствия отметил, что пункт «в» выполнен, сирень доставлена, но не сделал ли ты какой промашки в части решающего пункта «б»?
Лицо Индиры хранило холодное, отчужденное выражение. Ни радости на нем не было, ни удивления. Ты подумал: поняла ли она, что эта сирень от тебя?
Небось сам и проболтался?
Возможно.
Конечно, Телелюев, с тебя станет… Только как же ты не почувствовал, что твои подарки обременяли Индиру, поглощенную совсем другим: выяснением затянувшихся и никак, видимо, не проясняемых отношений с братом Дылды? И все твои щенячьи выпендрежи были ей, взрослой девушке, ни к чему. Развязав сначала веревку, потом ленточку, она заглянула в коробку и в результате отказалась ее принять. Снова завернула твой подарок в бумагу, сдержанно поблагодарила: нет, Телелюев, спасибо, это уж слишком…
И все-таки почему-то эта коробка осталась у нее?
Может, потом ты снова ее ей дарил?
Не помню.
Вспомни-ка, Телелюев. Ты ведь с первых своих полусамостоятельных даже шагов любил приносить жертвы богам, делать подарки любимым, великим, замечательным людям. Постепенно это стало как бы неотъемлемой твоей чертой, насущной жизненной потребностью.
Тогда это было потребностью многих.
Мы говорим сейчас о тебе. Нельзя же все-таки так поспешно выбирать богов и богинь!
Если бы мы их всегда выбирали…
Когда ты учился во втором классе, в самом начале зимы 1949 года, если не ошибаюсь, вы готовили поздравление Главному Учителю в связи с его юбилеем.
Мы ведь уже касались этого факта.