В пасти Дракона

Елена, окончательно пришедшая в себя, не могла узнать Пекина — так он изменился всего за один месяц, который она провела в парке Запретного города. Всюду, куда только она ни обращала взор, видны были следы погрома. Обгоревшие дома одним видом своим могли навести уныние и ужас. Около них валялись груды трупов, начинавших уже разлагаться. Вид их был ужасен до того, что Елена не могла смотреть перед собой и шла с закрытыми глазами. Но было зрелище и ещё более ужасное, чем картина разрушения тысячелетней столицы. Среди разрушенных домов рыскали уже европейские мародёры, хватавшие всё, что только ни попадалось им на глаза. Ничему и никому не было пощады. Англичане, американцы, немцы, французы, итальянцы, японцы сразу соединились в одну шайку, истреблявшую то, что было пощажено китайцами. Недавние осаждённые должны были более опасаться своих освободителей, чем боксёров. Официально подтверждено, что «освободители»-европейцы «вскоре же по своём вступлении в Пекин ограбили кухню начальника пекинской духовной миссии архимандрита Иннокентия, причём едва не убили его повара»[89].

Шатов знал о всём том, что творится в столице Китая, и с грустью думал о том, что будет далее, когда все эти воины, шедшие в битвы за спиной у русских, почувствуют себя хозяевами положения в завоёванной вовсе не ими столице... Он видел, какие ужас и отвращение вызывали в любимой им девушке эти отребья, и, дабы избавить её от отвратительного зрелища их «подвигов», поспешил взять первый паланкин, который попался ему на глаза.

Елена, совершенно обессилевшая от всех испытаний, очутившись в закрытом паланкине, едва могла прийти в себя.

Всё, что случилось с ней, произошло так неожиданно, что казалось ей не действительностью, а кошмаром, окончательно придавившим её... Только присутствие Уинг-Ти действовало на молодую Кочерову несколько ободряюще. Впрочем, она была так расстроена, так взволнована, что не спросила даже о родных, брате и невестке...

Но зато когда она очутилась в объятиях отца, когда плачущая старуха-мать не находила слов для выражения своей радости при виде возвращённой дочери, девушка почувствовала себя столь счастливой, что в радостном порыве бросилась к ногам своих стариков, умоляя их простить то горе, которое она причинила им своей легкомысленной выходкой.

Василий Иванович поспешил поднять свою любимицу. Он сам был так взволнован, что мог говорить только что-то малосвязное.

— Ничего, дочка, ничего! Кто старое помянет — глаз вон! — говорил он. — Всё обойдётся, всё будет по-хорошему... А только мы уедем, скоро уедем отсюда. Скорее бы вон!

Но уехать так скоро, как хотелось, старикам Кочеровым не удалось. Елена заболела — так велико было перенесённое ею волнение...

Уинг-Ти осталась с нею и ухаживала за больной с преданностью нежной сестры.

Тем временем события шли своим чередом.

Русские войска, овладевшие столицей Китая, заняли, однако, к великому несчастью всего китайского народа, не целиком весь Пекин, а только часть его, занимавшую четверть Маньчжурского города, около двух вёрст с юга на север и полутора версты с востока на запад. Однако в этом русском районе находились: цунг-ли-ямень, министерство финансов, склады риса в несколько миллионов пудов, китайская обсерватория и дворцы принцев — родственников богдыхана.

Нужно ли говорить о том, что все названные здания и учреждения оставались неприкосновенными для победителей, и пока русские были в Пекине, щадилось даже национальное чувство китайцев? Мало того, в летних дворцах Императорского города была охрана, так что бесчисленные мародёры туда и носа показать не могли...

Наконец настал высокознаменательный день 25-го августа, когда был увенчан последним победным венком этот славный поход.

Накануне этого дня в Пекин прибыл командующий войсками вице-адмирал Алексеев.

— Завтра парад! — разнеслось среди героев.

— Ничего! В грязь лицом не ударим, покажем себя! Люди уже отдохнули, поприоделись...

Смотра ждали с нетерпением. Во время его официально должны быть признаны заслуги героев, которым обязаны были пекинские «сидельцы» своим освобождением.