В пасти Дракона

— Но, к счастью, не случилось, сэр, ничего подобного! — осторожно вставил один из туристов.

Раулинссон только на одно мгновение смешался и затем, оправившись, ответил:

— Но всё это могло случиться! Я сам читал про это в лондонских газетах.

Должно быть, сей аргумент подействовал: более возражений не последовало.

Толстый англичанин, между тем, с таинственным видом достал из портфеля фотографический снимок и, показывая его, произнёс:

— Но вот поглядите: мы поддержали достоинство Европы и доказали этим проклятым дикарям, что шутки с нами плохи.

На фотографии был изображён зал одного из дворцов богдыхана. В глубине зала стоял золотой трон «сына Неба», к которому в течение нескольких тысячелетий всякое живое существо осмеливалось приблизиться только на коленях, с низко опущенной головой. Десятки тысяч людей, бесконтрольно распоряжавшихся, в свою очередь, жизнью и смертью миллионов человеческих существ: гордые мандарины, дзянь-дзюни, повелевавшие по своему усмотрению целыми странами, подползали к этой святыне Китая не иначе как на коленях, не смея оторвать от пола глаз. И это были избранные из избранных. И вдруг там, куда, как к святыне, неслись помыслы и взоры людей, важно расселись в небрежных позах представители высококультурной Европы, люди, громко кричавшие об уважении к чужим мнениям, люди, провозгласившие принцип: «Сила не право». И эти-то люди не задумались перед поруганием всенародной святыни. В своей необъяснимой гордости они даже открыто хвастались своим поступком, позволив запечатлевать его на фотографических пластинках, не понимая даже того, что этим они унижают своё достоинство гораздо более, чем тот несчастный народ, который по воле судьбы принуждён был подчиниться им.

Раулинссон с гордостью показывал свои фотографии, воображая, что они могут возвеличить достоинство Европы... Окружавшие его собратья-европейцы тоже выражали свой полный восторг, и ни в одном сердце, ни в одной душе не шевельнулось угрызение совести, никто не почувствовал стыда за совершенное, ничьё лицо не покрыла краска.

Скоро, однако, всеобщее внимание было отвлечено от Раулинссона.

— Везут, преступников везут! — прошёл шумок среди европейцев.

Послышались громыхание и скрип колёс. На площади показалась телега, в которой стояли на коленях связанные друг с другом спина к спине два человека.

Это были Эн-Хай и Синь-Хо.

Лорнеты дам, бинокли, объективы фотографических аппаратов направились со всех сторон на «преступников». Послышались отовсюду восклицания, в которых к несчастным не было и намёка на сочувствие.

— Они совершенно не интересны! — разочарованно воскликнула молоденькая мисс. — Я ожидала от этих преступников совсем другого...

— Я уже вам говорил это! — кивнул кавалер. — Что может быть интересного в этих дикарях!

Но, может быть, они скажут какую-нибудь речь?

— Вряд ли! Не забывайте, что это не европейцы...

— Но посмотрите, как они странно держатся... Будто эта казнь, эта обстановка их совершенно не касается...

Да, и Синь-Хо, и Эн-Хай держались спокойно, с полным безучастием к происходящему. На их лицах не отражалось ни малейшего волнения. Они приближались к роковому концу с бесстрастием философий; вполне убеждённых, что жизнь или смерть не в человеческой воле и умирать приходится каждому человеку только один раз, но когда — не всё ли равно...

Их сняли с телеги и поставили около циновки. Эн-Хай равнодушно поглядывал вокруг, время от времени сплёвывал. Синь-Хо стоял с гордо поднятой головой, и в его взгляде ясно виделось презрение к палачам, не тем, которые должны были отрубить ему голову, а тем, которые заставляли первых свершить это.

Эн-Хай, постояв с минуту, дружелюбно и весело заговорил с палачами. Те дрожали всем телом, не спуская глаз с Синь-Хо. Ещё так недавно все они были уверены в его всемогуществе, а теперь он был отдан в их руки...

Подошёл один европеец в штатском платье и что-то тихо сказал английскому офицеру, командовавшему союзным отрядом, выставленным на месте казни. Тот в ответ ему кивнул и знаком указал на Эн-Хая. Палачи сейчас же схватили несчастного и обнажили его до пояса. Эн-Хай с прежним равнодушием сам стал на колени на циновку. Один из помощников палача схватил его за косу и оттянул ему голову. Палач занёс тяжёлый меч, но англичанин сказал что-то, и тот замер в своей позе.

Сейчас же вокруг защёлкали затворы фотографических аппаратов, и сцена казни была увековечена в десятках снимков.

Англичанин отдал новое приказание. Эн-Хая моментально сдёрнули с циновки и на его месте очутился в том же положении Синь-Хо. Он стоял свободно, склонив шею под роковой удар. Ни один из помощников палача не осмелился прикоснуться к нему.

Палач поднял меч... Рука его заметно дрожала. Вдруг он швырнул на землю орудие казни.

— Не могу! — глухо бросил палач. — Мои руки не поднимаются на него.

— Это отчего? — нервно вскричал англичанин.

— Он — сын Дракона!

Англичанин энергично выбранился, но взгляд, брошенный им на мертвенно-бледное лицо палача, сейчас же убедил его, что все приказания и уговоры теперь будут бесполезны.