В пасти Дракона

Сожжением православного храма в Дунь-О-Дуне впервые были затронуты в Китае русские интересы. Ждать долее было нечего. 27-го мая русский посланник отправил в Петербург телеграмму, в которой доносил, что ввиду явного нежелания китайского правительства принять меры к прекращению беспорядков он признает роль свою здесь оконченной и считает необходимым для восстановления спокойствия ввести в Пекин иностранный оккупационный отряд.

XVI ГОРЕ-СТРАТЕГ

лазом не окинуть равнины. Всюду поля, заросли. Среди них голубой лептой извивается речка. Это — Пей-хо.

Берега речки низменны — почти вровень с водой. Кое-где заросли. Всё тихо; ни одной лодки не заметно на обыкновенно оживлённых волнах. Только как-то странно стаей суетятся над рекой большие хищные птицы. Они то и дело опускаются к самой воде, садятся на что-то плывущее по ней и начинают клевать это «что-то».

Смрад идёт от реки; с чего бы? Да с того, что недаром вьются над ней хищники пернатые. Вон плывёт труп, другой, третий... много трупов... Как ужасен их вид! Посинелые, раздутые, все они тихо-тихо качаются на спокойных волнах. Но отчего на каждом из них видны ужасные раны? У одного голова почти что отделена от туловища, у другого располосована грудь, третий! со вспоротым животом. Мелких ран на каждом и не сосчитать...

А недавно все эти несчастные были живы, наслаждались жизнью и не думали, что ужасный конец так близок.

Это были недавние служащие пекинской железной дороги. Неистовствующие боксёры начали своё дело разрушения. Под Пекином до Линь-Фо все станции разгромлены, рельсовый, путь уничтожен. Погибла работа многих лет. Обращены в ничто громадные затраты. Из служащих, кто мог, бежал, но — увы! — и в бегстве не было спасения. Беглецов хватали, прежде чем они успевали добраться до Пей-хо, где рассчитывали спуститься вниз по течению на лодках или плотах. Кто попадался в руки, того убивали после страшных истязаний.

Странный народ китайцы!

Об их гостеприимстве, радушии, трудолюбии можно отозваться только с похвалой, но тысячелетия, пережитые этим народом, выработали в нём какой-то особый взгляд на жизнь. Для китайца жизнь — ничто. Он смотрит на смерть, как на совершенно естественное жизненное явление: она должна прийти, а не всё ли равно, когда она придёт, рано или поздно?..

Но замечательнее всего то, что для китайца безразличен и сам рад смерти. Как умирать: на своей ли постели, под ножом ли палача, в страшных ли муках — ему всё равно, словно чувствительность китайского тела притуплена до последней степени. И при всём этом он так же хладнокровно смотрит на муки другого, как переносит их сам. Во время публичных пыток гримасы пытаемого вызывают искренний смех в зрителях. Когда палачу приходится отрубать головы нескольким из осуждённых, то каждый его ловкий удар вызывает самое искреннее одобрение тех, кто сейчас же должен подставить под него свою шею... Тут уже какая-то особенная психологическая черта — чисто китайская, вероятно, тоже наследие пережитых веков. И вот всех несчастных боксёры, прежде чем убить, подвергали жесточайшим мучениям, выдумывали пытки, на которые только и способна необузданная фантазия азиата.

Несколько в сторону от Пей-хо раскинулся лагерь этих людей. Они бездействуют, будто ожидая чего-то.

Какие все, как на подбор, свирепые лица! Раскосые глаза, вдавшиеся в плечи головы, морщинистая жёлтая кожа, сутуловатость — производят отталкивающее впечатление. Между тем, народ всё молодой, крепкий, сильный. Вооружены они, чем попало и как попало. У большинства, впрочем, кривые ножи. Попадаются старинные, чуть не кремнёвые ружья. У многих дубины, ломы. Больше всего длинных копий. Всё это — «носители духа», неуязвимые боксёры.

Одни сидят на корточках, устремив вдаль бессмысленный взор. Часть трудится над уничтожением рельсового пути: выворачивают из земли шпалы, разбивают рельсы. Ни звука не слышно между ними. Свою разрушительную работу они выполняют молча — словно священнодействуют.

В нескольких верстах от того места, где скопились боксёры, громыхают колёса трёх длинных поездов, разогнанных насколько возможно быстрее машинистами.

Поезда битком набиты людьми. В первом из них преобладают красивые мундиры, слышна характерная английская речь. В этом поезде англичане и американцы. «Старшие и младшие братья» поместились вместе, обособились от всех остальных. Ещё бы! Недаром же англичане считают себя передовой нацией, а янки сами признают себя младшими братьями Джон Буля.

У них в поезде весело. Американцы успели прихватить порядочный запас виски. Алкоголь порядочно бодрит, и им так же, как и сынам Альбиона, тоже не промахнувшимся по части хмельного, всякое море по колено.

За этим поездом другой. На нём царит безмолвие — тут только японцы. Они ни с кем не смешиваются, держатся совершенно обособленно, понимая, что белые европейские люди будут смотреть на них не иначе как свысока, а вовсе не как на себе подобных.