В паутине

Снаружи, на перилах веранды, лениво покачивая длинной ногой, сидел Питер Пенхаллоу. На его длинном, загорелом, хмуром лице застыло презрительное выражение. Лицо Питера всегда было хмурым и скучным – по крайней мере, в цивилизованном мире. Он не собирался заходить в комнаты. Не дождетесь, чтобы Питер зашел в клетку, набитую охотниками за наследством. Впрочем, для Питера любое помещение, будь оно даже пустым, всегда оставалось лишь местом, которое следовало немедленно покинуть. Он утверждал, что задыхается в четырех стенах. Явившись, конечно же, против воли, на этот адский прием, – проклятие прихотям тети Бекки! – он мог хотя бы оставаться снаружи, на веранде, откуда открывался далекий вид сверкающей огнями гавани, а прямо с залива дул славный ветерок, не знающий оков, – Питер любил ветер – да и на большую цветущую яблоню смотреть было куда приятнее, чем на любое женское лицо, попадавшееся ему на глаза. Клан записал его в женоненавистники, но он вовсе не являлся таковым. Единственной женщиной, которую он ненавидел, была Донна Дарк. Он просто-напросто не интересовался женщинами и даже не пытался, поскольку был уверен, что на свете не существует той, что могла бы разделить его образ жизни. А изменить этот образ и принять оседлое существование никогда не приходило Питеру в голову. Женщины сожалели об этом, поскольку он был весьма привлекателен. Не красив, «но очень заметен, знаете ли». У него имелись серые, похожие на орлиные, глаза, что чернели в минуты волнения или глубокого чувства. Женщинам не нравились эти глаза, им становилось не по себе от его взгляда, но считали, что у него красивые губы, привлекающие своей силой, чувственностью и иронией. Как сказал дядя Пиппин, семейство, вероятно, было бы в восторге от Питера, будь у них хоть малейший шанс поближе познакомиться с ним. До сей поры он оставался лишь беглецом от родни, будоражащим воображение, чьи приключения добавляли остроты в их жизнь, и кем они очень гордились, ибо его исследования и открытия принесли ему известность, – «дурную славу», как говорил Утопленник Джон – но кого они даже и не пытались понять и чьих саркастических усмешек побаивались. Питер ненавидел притворство любого вида, а клану, подобному Пенхаллоу и Даркам, оно всегда свойственно. Иначе они не смогли бы существовать как клан. Но Питер никогда не уступал.

«Взгляните на Донну Дарк, – вечно усмехался он. – Притворяется, что предана памяти Барри, а сама, подвернись ей шанс, тотчас же выскочила бы замуж во второй раз».

Не то чтобы сам Питер когда-либо поглядывал на Донну. Он не видел ее с того последнего воскресенья перед своим побегом на судне для перевозки скота, когда она, тогда девочка восьми лет, сидела в церкви через ряд от него. Но очевидцы озвучили, что он сказал Донне, и она навсегда запомнила эти слова. Она не слишком надеялась, что ей выпадет удача расплатиться с ним. Но среди ее грез была одна, в которой Питер Пенхаллоу по какой-то таинственно-безумной причине влюбляется в нее и просит руки – лишь для того, чтобы быть с позором отвергнутым. О, как бы она отказала ему! Как бы показала, что она «вдова, между прочим». А пока ей приходилось утешаться ненавистью, столь же горькой, какой мог ненавидеть сам Утопленник Джон.

Питер, будучи по специальности инженером-строителем, а по жизни – исследователем, родился в снежную бурю и чуть не уморил трех человек, пока она бушевала – начиная со своей матери и заканчивая отцом и врачом – они оказались отрезанными от мира и едва не замерзли до смерти в ту бурную ночь. Когда их через какое-то время откопали и отогрели, там обнаружился и Питер. Как утверждала тетушка Но, на свете еще не рождалось такое дитя. Когда она принесла его на кухню, чтобы запеленать, он сам поднял голову и осмотрелся вокруг яркими внимательными глазами. Тетушка Но никогда не видела ничего подобного. Она так испугалась, что вздрогнула и уронила Питера. К счастью, он не ушибся, потому что упал на мягкую подушку, но это происшествие стало первым из череды его чудесных спасений. Тетушка Но всегда с благоговением рассказывала, что Питер не плакал, явившись в этот мир, как должны поступать все нормальные дети.

«Как будто ему нравятся перемены, – говорила тетушка Но. – Он прекрасный здоровый малыш, но…», – здесь тетушка Но многозначительно качала головой. Семейство Джеффа Пенхаллоу не раздражали ее «но». Из-за них она получила свое прозвище. Но в семье считали, что ее дурное предчувствие в этом случае справедливо.