В пекле огненной дуги

Но особенное возмущение у Семёна, да и у других, вызывали рассказы о бесчинствах полицаев, которые вели себя ещё хуже оккупантов — грабили и насиловали. В разуме никак не укладывалось, что кто-то из советских людей добровольно пошёл служить в полицию и измывался над своими же согражданами. Потом Семён понял — видно, у любого народа во все времена есть такие отщепенцы, которым плевать на других людей, лишь бы самим хорошо было.

Семён с болью в душе слушал рассказы деда Матвея и его односельчан о том, как фашисты расстреляли старого коммуниста, воевавшего в Гражданскую, отказавшегося стать старостой села, и ещё одного мужика, который попытался спрятать хлеб и другие продукты.

— Но в основном это всё из-за полицаев наших… Генки Морозова, Кольки Тимошина и других, — сказал как-то дед Матвей. — Это они, сволочи, сами выдавали фашистам, кто в селе коммунист или при должности был. Люди без стыда и совести. Ничего святого… Видать, надеялись при новой власти вверх выдвинуться. Тьфу!.. Ну а кто ж ещё в полицаи-то

пойдёт? Только обиженные на Советскую власть да такие, как эти… разные ироды и обормоты непутёвые. Поганые людишки… Да и людьми-то их после этого назвать нельзя…

— Отец, садись с нами, — предложил ему Петров. — Угостим тебя сальцом и нашей макаловкой.

— И плеснём чучка, — добавил Потапов, который уже вновь лил из фляги в кружку.

— Ну, коль уж такое дело, не откажусь. — Дед погладил рукой свою седую бороду, доходившую ему до груди. — Я ведь тоже германца бил. В империалистическую. — Он принял из рук Потапова кружку и понюхал содержимое. — Ну, за победу над супостатом!

Шумно выдохнув, старик одним глотком выпил и, скривившись, крякнул.

— Хорош спиртец, — занюхав рукавом, одобрил он.

Потапов тут же поднёс ему ломтик хлеба, окунутый в макаловку.

— Благодарствую, служивый. — Дед Матвей откусил маленький кусочек и тщательно его прожевал. Он порозовел и сделался более разговорчивым. — Про Брусиловский прорыв слыхали? Вот я там, аккурат, и принимал участие…

Старик призадумался и тяжко вздохнул, очевидно, припомнив те далёкие дни и ратные подвиги.

Разговоры вокруг поутихли. Все приготовились слушать дальше старого солдата. Между тем Потапов опять налил в кружку и теперь протянул её «повару».

— Да, повоевали мы тогда на славу, — продолжил дед Матвей. — Всыпали как следует и австриякам, и немчуре. Правда, и самим крепко досталось… — Он снова погладил бороду. — Но честь русского оружия мы не посрамили… Наша Третья армия наступала через болота Полесья…Многих там оставили… Эх-хех-хех… — Старик немного помолчал и заговорил вновь. — Да, видать, не пошёл тот урок на пользу Германии, коль опять полезла на Россию. Надо в этот раз дойти до Берлина, до самого логова гитлеровского… Поймать этого мерзавца за хвост и спросить с него за все те злодейства, что фашисты на нашей земле учинили. Строго спросить…

— Дойдём, Матвей Устинович, обязательно дойдём, — сквозь зубы процедил Романцов. — И Гитлера поймаем и спросим с него за всё.

— Дай-то бог, ребятушки. — Старик потёр глаза. — Много бед этот вурдалак наделал. Ох много…

Семён в свою очередь хлебнул спирта и заел хлебушком в тушёнке. Внутренности приятно обожгло, а на душе сразу сделалось спокойно и легко.

— Дед, а ты в рукопашную бился? — спросил Потапов.

— Ну а как же, доводилось, и не раз. — Старик покряхтел в бороду и приосанился. — И с германцами, и с австрияками.

— Ну и как они в этом деле?

— Да как… Скажу вам одно… Когда русский солдат идёт в штыковую, никто перед ним не устоит. С места мне не сойти, коли вру.

— Ай да дед Матвей! Молодец! — Потапов буквально расцвёл. — Сразу видно, вояка ещё тот.

Старик ухмыльнулся, довольный похвалой.

— Дай бог, сынки, чтоб и вы так воевали. По новой вспять хоть не повернёте? — Он заметно напрягся, задав этот вопрос. В его взгляде промелькнула тревога.

Романцов подошёл к деду и взял его за плечи.

— Нет, отец, больше не повернём. Можешь быть спокоен. Или погоним немца, или ляжем здесь, но не отступим.

Семёну показалось, что лейтенант хотел обнять старика и прижать к себе, но сдержал себя, возможно, постеснявшись проявлять излишние чувства.

— Ну и добре, сынки. — Дед удовлетворённо кивнул.

— Дед Матвей, а в Гражданскую ты воевал или как? — с подковыркой спросил Петров.

— И в Гражданскую воевал.

— А за кого? — Петров хитро прищурился. — За красных аль за белых?

— Ну конечно, за красных, дурья твоя голова! — Старик обиженно засопел. — Деникина бил, а потом Врангеля. На Перекопе ранение получил в ногу. — Он махнул рукой. — Ладно, пойду я. По новой теперь жизнь надо налаживать да о будущем думать. Война всё одно когда-то завершится…

Дед Матвей ушёл, что-то бормоча себе в бороду, а пограничники продолжили обед.

— Да, братцы, правильно старик сказал, — оживился до этого молчавший Лукинец. — Война закончится, и опять начнётся мирная жизнь. А будет она намного лучше прежней. Вот попомните мои слова.

— Миша, ты лучше про Крым расскажи, — попросил Потапов. — А то я там не был ни разу. Что это за место такое?