В пекле огненной дуги

Подсчитали потери взвода. Трое погибло, и ещё двоих ранило — их тоже унесли санитары. Но горевать об убитых было некогда — полку предстояло ещё освободить село Комарник, а потом развивать наступление дальше…

* * *

Прошли небольшую рощицу и за ней открылся вид на село, по окраине которого проходила вторая линия немецкой обороны. Но здесь наткнулись на плотный вражеский огонь и залегли. Атаковать Комарник с наскока не получилось.

В ответ заработали полковые «максимы» и крупнокалиберные зенитные ДШК^[38], а позже в огневую дуэль включились миномёты.

Затем батальон Шульженко двинулся в обход села справа, крадясь по замёрзшему руслу речушки, под прикрытием высокого берега и густого кустарника. Но гитлеровцы предусмотрели такой вариант и подготовили здесь засаду, спрятав в окопах два танка. Правее простиралось большое открытое поле, так что обойти их было нельзя, и оставалось только пробиваться в лоб.

Пограничники рассредоточились по обоим берегам речки и потихоньку продвигались вперёд — ползком и перебежками, прячась в разных ямках и мелких овражках или за бугорками. Немецкие же танки постреливали из пушек и пулемётов, не давая подняться и скашивая тех, кто зазевался.

Семён постоянно испытывал странное ощущение, будто он является кем-то вроде муравья, участвующего во всеобщем грандиозном движении муравьиной армии. В детстве он любил наблюдать за этими насекомыми и всегда поражался их трудолюбию и чётко отлаженному взаимодействию.

«Нет, я даже не муравей, а муравьишко, который бежит в колонне своих собратьев, подчиняясь команде, идущей из центра муравейника… Но ведь в том и заключается сила муравьиного народа! В безропотном единстве! Они, эти маленькие букашки, дружно идут вперёд, помогая друг дружке преодолевать препятствия и побеждать даже тех врагов, которые намного крупнее и сильней. Эти муравьишки строят мосты через ручейки, легко жертвуя собой ради других, чтобы их товарищи могли по ним, живым и погибшим, перебраться на противоположный берег и идти дальше. Они упорно движутся всё вперёд и вперёд к намеченной общей цели, невзирая на потери, потому что для каждого из них важнее собственной жизни есть интересы всего муравьиного сообщества. Потому что только так муравейник продолжает существовать в этом суровом мире и развиваться. Если же каждый муравей станет «думать» лишь о себе, то в итоге погибнут все».

Вот и их батальон сейчас уподобился муравьиному войску. Он наступал, неся потери, оставляя на снегу убитых и раненых, осиливая разные трудности и препятствия на своём пути и уничтожая врагов. Но если муравьями движет заложенный природой инстинкт, то люди всё это делали вполне осознанно, разумом понимая, что только так возможна одна большая, общая победа. И для этой победы кому-то придётся погибнуть…

— Бронебойщиков бы сюда, — посетовал лежавший рядом с Семёном Миша Лукинец. — А так их хрен оттуда выкуришь.

— А еслы падпалзты и гранатами? — предложил Ильяс Давлетгиреев.

— Ага, ну-ка попробуй подползи. Местность открытая. Тут и останешься…

Минут через пятнадцать подтянулись и бронебойщики и открыли по виднеющимся башням танков огонь. Первую огневую точку поразили тремя выстрелами, вторую — двумя. После того, как оба танка задымились, батальон опять пошёл в наступление.

За небольшим полем, вдоль лесочка, шла линия окопов немецкого левого фланга, позади которой находилось село с необычным названием Золотое Дно. А правее и чуть дальше виднелись крайние хаты ещё одного села — Нового Света. Со стороны обоих сёл велась плотная стрельба.

Вторая и третья роты батальона развернулись влево и двинулись на Золотое Дно, таким образом обойдя Комарник. Первая рота продолжала наступать на Новый Свет.

По немецким позициям вновь ударили пушки и миномёты, помогая пехоте. От грохота взрывов и свиста летящих мин, от раздающихся со всех сторон выстрелов заложило уши, а с сознанием творилась настоящая свистопляска. То оно словно меркло, и тогда Семён с трудом понимал, что происходит вокруг, то впадало в какой-то странный ступор, и тогда исчезал напрочь страх, а вместо него возникало полное, жутковатое равнодушие ко всему, и даже к своей жизни. Семён всякий раз начинал противиться этому состоянию, краешком ускользающего здравомыслия понимая, что нельзя ему поддаваться. Ведь без страха и без рассудка человек в бою просто идёт на убой. Нельзя терять рассудок! Нельзя!..

Рядом оглушительно громыхнуло, и в следующий миг незримая сила толкнула Семёна в левый бок, едва не повалив его на снег. Он остановился и, оглядев себя, убедился, что остался цел и невредим. Только после этого вспомнил о Лукинце, который шёл слева от него.

Оглянувшись, увидел ефрейтора, лежащего в неудобной позе — на боку, уткнувшись лицом в покрытый багровыми пятнами снег. Бросившись к нему, Семён перевернул Лукинца на спину и увидел искажённое от боли, бледное лицо.

— Миша, ты что? Зацепило?

Лукинец что-то произнёс, но Семён не расслышал — уши ещё были заложены. Затем он заметил, что полушубок ефрейтора в нескольких местах порван, словно его со злостью истыкали чем-то острым.