В петле

«Это жестоко, — думал он. — Как это могло случиться, что мне приходится решать такой вопрос? Это жестоко!» Он повернулся и пошёл к дому. Если бы был какой-нибудь простой, мудрый способ решить! Сомс вынул монету и снова положил её обратно. Как бы она ни легла, если бы он загадал на неё, он знал, что не остановится на том, что подскажет ему случай. Он прошёл в столовую, подальше от этой комнаты, откуда доносились стоны. Доктор сказал, что всё же есть шанс, что она останется жива. Здесь этот шанс казался более вероятным; здесь не было ни реки с непрерывным течением, ни опадающих листьев; горел камин. Сомс открыл стеклянную дверцу буфета. Обычно он почти не притрагивался к спиртным напиткам, но теперь налил себе виски и выпил не разбавляя, — ему хотелось разогнать кровь по жилам. «Этот Джолион, — подумал он, — у него есть дети, он завладел женщиной, которую я действительно любил, и вот теперь у него сын от неё. А от меня требуют, чтобы я убил своего единственного ребёнка. Аннет не может умереть; это немыслимо. У неё здоровый, сильный организм!»

Он всё ещё стоял в мрачном раздумье у буфета, когда услышал шум подъезжавшего экипажа; тогда он пошёл навстречу доктору. Ему пришлось подождать, так как доктор сразу поднялся наверх, а потом уже сошёл к нему.

— Ну как, доктор?

— Да всё в том же положении. Так что же вы, решили?

— Да, — сказал Сомс, — не будем оперировать.

— Не будем? Вы понимаете, это большой риск.

В неподвижном лице Сомса дрогнули только губы.

— Вы говорите, что всё-таки есть шанс?

— Есть, да, но очень небольшой.

— Вы говорите, что если сделать операцию, ребёнок непременно умрёт?

— Да.

— И вы думаете, что у неё ни в коем случае не может быть больше детей?

— Ручаться, конечно, трудно, но едва ли.

— У неё здоровый организм, — сказал Сомс, — рискнём.

Доктор посмотрел на него внимательно и серьёзно.

— Вы берёте на себя тяжёлую ответственность, — сказал он. — Будь это моя жена, я бы не смог.

Подбородок Сомса дёрнулся кверху, точно его ударили.

— Я вам буду нужен наверху? — спросил он.

— Нет, вам лучше держаться подальше.

— Так я буду в картинной галерее, вы знаете, где это.

— Доктор кивнул и пошёл наверх.

Сомс продолжал стоять прислушиваясь. «Завтра в это время, — думал он, — я, может быть, буду виновником её смерти». Нет! Это несправедливо, это чудовищно думать так! И снова мрачно нахмурившись, он пошёл наверх в галерею. Он остановился у окна. Дул северный ветер; было холодно, ясно; ярко голубело небо, и по нему неслись тяжёлые белые рваные облака, река тоже голубела сквозь золотящуюся листву деревьев; лес пламенел всеми оттенками красок, огненно-рдяный, — ранняя осень. Если бы это решалась его жизнь, рискнул бы он? «Но она бы скорей рискнула потерять меня, чем отказаться от ребёнка, — подумал он. — Она ведь не любит меня». А мог ли он ожидать чего-нибудь другого — молоденькая девушка, француженка? Единственно, в чём был бы живой смысл для них обоих, для их семейной жизни, для их будущего, — это ребёнок. «Я столько вытерпел из-за этого, — думал Сомс. — Я буду держаться, буду. Есть шанс спасти обоих — есть шанс!» Нельзя отдавать своими руками, пока не отняли, это неестественно! Он начал ходить по галерее. Он недавно приобрёл одну картину, которая, он знал это, представляла собой целое состояние, он остановился перед ней: девушка с тускло-золотыми волосами, похожими на металлическую пряжу, разглядывающая маленького золотого уродца, которого она держит в руке. Даже теперь, в эту мучительную для него минуту, он сознавал, какая это необыкновенная вещь, и любовался каждой деталью, столом, полом, стулом, фигурой девушки, сосредоточенным выражением её лица, тускло-золотой пряжей волос, ярко-золотым уродцем. Покупать картины, богатеть, богатеть! Какой смысл, если… Он круто повернулся спиной к картине и отошёл к окну. Несколько голубей слетели со своих шестов у голубятни и, распустив крылья, носились по ветру. В ярком, резком солнечном свете их белизна почти сверкала. Они взлетели высоко, чертили иероглифы в небе. Аннет кормила голубей; он всегда любовался ею. Они брали корм у неё из рук; они чувствовали, что она деловита и спокойна. У него подступил клубок к горлу. Она не может, не должна умереть! Она слишком благоразумна для этого; и она крепкая, действительно крепкая, как и её мать, несмотря на всю свою изящную красоту!

Уже начало смеркаться, когда он наконец открыл дверь и стал прислушиваться. Ни звука! Молочно-белые сумерки уже окутали нижние ступеньки лестницы и площадку. Он повернул обратно в галерею, как вдруг до его слуха донёсся какой-то шум. Заглянув через перила, он увидел чёрную движущуюся фигуру, и сердце у него сжалось. Что это? Смерть? Призрак смерти, выходящий из её комнаты? Нет, это только горничная без передника и без чепчика. Она подошла к нижней ступеньке последнего пролёта и, задыхаясь, сказала:

— Доктор вас просит, сэр.

Он бегом бросился вниз. Она прижалась к стене, чтобы пропустить его, и сказала:

— Ох, сэр, всё кончилось!

— Кончилось? — чуть не с угрозой в голосе сказал Сомс. — Что вы хотите сказать?