В пьянящей тишине

Вернувшись на маяк, я кинул матрас в углу на ниж­нем этаже. Я буду спать там, у стены, которая выходила на море. Ночью, во время шторма, волны будут перека­тываться через скалы и биться о подножие сооружения. Лишь каменная кладка будет отделять меня от бушую­щей стихии. Близость к волнам и одновременная уве­ренность в защищенности будут возвращать меня в дет­ство, когда простыня служит надежным укрытием от всех бед и страхов. Я обустроил свой угол как мог и, ко­гда все было готово, услышал окрик Батиса. Он свеши­вался через люк на верхнем этаже:

– Эй, Камерад! Вы хорошо заперли дверь? Давайте на­верх. Скоро придут гости.

Наверху шла подготовка к бою. Батис ходил взад и вперед, задерживался около бойниц, подбирал ору­жие: патроны, сигнальные ракеты – все, следует заме­тить, из моего багажа.

– Чего вы ждете? Берите свою винтовку! – крикнул он, не глядя в мою сторону. Человек, который еще не­ давно был противником, превратился в товарища по оружию.

– Вы уверены, что они сегодня на нас нападут?

– А вы сомневаетесь в том, что Папа живет в Риме?

Мы встали на колени на маленьком балконе: он спра­ва, я слева. Нас разделяло расстояние не больше полуто­ра метров; кроме того, балкон был очень узок – от стены до перил не было и трех пядей. Сверху, с боков и особен­но снизу множество кольев самого разного размера щетинились во все стороны, словно иглы гигантского ди­кобраза. На некоторых из них были видны следы запекшейся синей крови. Батис сжимал в руках ружье. Рядом на полу лежал ремингтон и три цилиндрические сигнальные ракеты. Прежде чем занять позицию на бал­коне, он зажег огни маяка. Шум мотора слышался при­глушенно. Скрежет маятника становился более явствен­ным, когда тележка фонарей проезжала над нашими головами, и звучал тише, когда она отдалялась. Луч све­та прочесывал гранитные скалы, время от времени дохо­дя до границы леса. Однако чудовищ не было. Порывы ледяного ветра ломали тонкие веточки, унося их с собой. В горле першило. Когда луч света отдалялся, землей за­владевала почти кромешная тьма.

– Откуда вы знаете, что они придут с этой стороны? Мо­ре у нас за спиной. Если они выходят из воды, то смогут вскарабкаться по противоположной стене маяка, – сказал я.

– Море тут со всех сторон, мы на острове. И хотя они и звери, но понимают, что означает дверь в стене. За две­рью есть мясо. – Батис почувствовал мое волнение. Он понял, что я еще не оправился от изнеможения послед­ них дней, и добавил: – Если хотите, можете идти внутрь. Подносите мне патроны или пейте ром, как вам будет угодно. Я выдержал столько штурмов в одиночку, что не нуждаюсь в вашей помощи.

– Нет, не могу, – сказал я и прибавил: – Мне слишком страшно.

Консервные банки, подвешенные на стенах, вдруг за­звенели. Это ветер, просто ветер – успокоил меня Кафф мягким жестом руки. Мне не терпелось выстрелить в ко­го-нибудь из них, но я никого не видел. Батис повернул голову, подобно хамелеону, и запустил сигнальную ракету. Красный пучок света взлетел вверх, описал дугу и стал медленно спускаться. По земле растеклось широ­кое пятно малинового цвета. Но их не было. Вторая ра­кета, на этот раз – зеленая. Ничего. Фосфоресцирующий свет умирал, позволяя разглядеть лишь камни и ветки.

– Майн гот, майн гот… – вдруг прошептал Батис. – Сегодня лягушанов будет много. Как никогда.

– Но где они? Я ничего не вижу.

Кафф не отвечал. Сейчас он был невероятно далеко, несмотря на то, что сидел на балконе в двух шагах от ме­ня. Губы его влажно блестели, рот приоткрылся, как у слабоумного; казалось, он старается разглядеть что-то в глубине своей души, вместо того чтобы наблюдать за подходами к маяку.

– Я ничего не вижу, Кафф! Я ничего не вижу. Откуда вы знаете, что их сегодня много?

– Потому что она поет, не переставая, – сказал он без­различным тоном.

Наша заложница уже давно завела странную песню, отдаленно напоминавшую полинезийские напевы. Ее мелодию было невозможно описать, поскольку она не имела ничего общего с нашими пентаграммами. Сколь­ко человек имело возможность прослушать когда-нибудь эту песню? Сколько существ с начала жизни на зем­ле, с тех пор как человек стал человеком, получили страшную привилегию слушать этот напев? Только мы с Батисом? Или еще и те, кто когда-то приняли здесь свой последний бой? Это был гимн ужаса и варварский пса­лом: он был прекрасен своим наивным коварством, бе­зумно прекрасен. Эта песня затрагивала все нервные окончания с точностью скальпеля, спутывала чувства, выворачивала наизнанку и трижды их опровергала. Му­зыка освобождалась от своего исполнителя. Ее издавали голосовые связки, предназначенные природой для пере­дачи сигналов в пучинах океанов; животина сидела, скре­стив ноги, столь же отрешенная от всего происходящего, как Батис, как чудища, которые не подавали признаков жизни. Только в момент рождения или в минуту смерти человек может быть так одинок, как я в ту ночь на маяке.

– Вон они, глядите, – объявил Батис.