В Питер вернутся не все

Новый момент. И иной собеседник, из последних. Седовласый оператор вспоминает (опять-таки выражение лица мечтательное) о своих совместных загулах с Прокопенко: «Выезжали в экспедицию на сезон, на пять месяцев. Ярославль, Владимир, Кольчугино, Юрьев-Польской… Да, много мы там с Вадиком походили, местных цыпочек потоптали… Они при виде его прям млели… Эх, сладкие грезы! Да он и потом себя в экспедициях, я знаю, так же вел. Особенно всю перестройку, в конце восьмидесятых — начале девяностых, когда в провинции вообще ничего не было. Особенно Владимирскую, Тульскую, Тверскую области любил. Девчонки сами к нему в постель прыгали. Нечерноземье — моя целина!»

А вот иной эпизод. Тот же Старообрядцев опознает на семь восьмых сгоревшую фотографию, найденную Димой в тамбуре:

— Да, точно, Вадика брючата. Он их в Локарно купил… Мы с ним вместе ездили на фестиваль… По-моему, в восемьдесят девятом… Или в восемьдесят восьмом… Он на костюм этот от «Хьюго Босс», почти все свои командировочные просадил…

В голове всплывает просто картинка, без голоса, — журналист тайком рассматривает записную книжку Марьяны. Вдруг бросились в глаза записи на букву «Д»: «ДНК — анализ». А ниже — целый столбик телефонов рядом с названиями клиник. И подле каждой — карандашные пометки: «1 мес.», «3 нед.», «предварительный, экспресс — 1 день, полный — 3 нед.»

Затем где-то далеко, на периферии сознания, изображения нет, звучит один только голос артистки Царевой. Время действия — недели две назад, еще в Питере. На съемках в Летнем саду. Эльмира Мироновна возмущается:

— Понять не могу, куда запропастилось мое лекарство? Все время ношу его с собой в сумке — и вот, здравствуйте-пожалуйста, нет.

— А что за лекарство, Эльмирочка?

— Снотворное. Феназепам называется.

— Зачем тебе днем снотворное, Эля?

— Пусть будет. На всякий случай. И разве в белые ночи поймешь: где день, где ночь?

— А, я знаю, кто украл!

— Ну и…

— Морфей. Мраморный бог сна.

— Шутнички!

И снова голос проводницы. Дима, помнится, спросил ее, выглядывала или выходила ли она в коридор — во время, до или после убийства?

— Да, и выходила, и выглядывала. Кого видела? И высокого седого старика (Старообрядцева, понял Дима), и молоденькую девчонку (Марьяну), как она туда-сюда ходила…

Вот еще воспоминание — давнее, питерское. Журналист видит, как раскрывается дверь режиссерского номера и оттуда выскальзывает… Марьяна. Дима, хоть и наблюдает девушку издалека, никак не ошибается: ее походка, ее волосы, ее ножки… Одетая в легкомысленный халатик и шлепки на босу ногу, звездочка подошла к своему номеру, слегка нервно огляделась по сторонам, не видит ли ее кто (вот тут-то Дмитрий и лицо ее отчетливо рассмотрел) и, наконец, скользнула к себе…

Плюс из той картинки нечто, что стало внятным только сейчас: рука девушки — все время в кармане халатика, словно она что-то бережно там несет, сжимает…

Возникло в памяти и совсем недавнее: он открывает портмоне Марьяны и видит: там, под пластиком, — фотография режиссера Прокопенко.

И еще. Рука Марьяны захлопывает перед журналистом дверь купе. А на ее ногте…

Теперь-то Полуянов понял, что с ним, Марьяниным ногтем, было не так.

Разгадка настигла его в тамбуре между третьим и четвертым вагонами. Он так и тормознул, ошеломленный, здесь. Пробормотал вслух, чем вызвал изрядное недоумение вышедшей в тамбур своего вагона покурить какой-то накрашенной фифы:

— Но самое главное, что трусики были бордовыми…