В пламени синем

На слове "умирали" женщина понизила голос до шёпота, но именно после этого шипящего, по-змеиному пугающего глагола с верхней полки донёсся вздох.

– О, нечистый, вздыхает… колдун, – буркнула Марина Игнатьевна себе под нос.

Заметно было, что она занервничала.

– А как определили, что именно тот человек на букву "Г" был оборотнем? – подыграл я расказчице, сделав вид, будто верю во всю эту ерунду.

– А-а… Мельник его увидал. Смотрит – поросёнок в амбар залез, зерно, видно, ест. Ну, мельник возьми и кинь в него связкой ключей со всей силы…

– И что?

– Убежал поросёнок, ухромал. Копыто перебило ему. А человек тот чертячий – он так-то на мельницу каждый день приходил – зерно приносил молоть, но на следующее утро не появился. Хватились его, послали проведать, что стряслось, почему не идёт, а он дверь избы своей открывает, а рука на перевязи – сломал, говорит. Вот так.

– Ну это же могло быть совпадением!

– Не-ет. Человека этого, оборотня, поколотили через какое-то время мужики. До смерти забили.

– Какой же тёмный был народ! – вырвалось у меня горестное восклицание, – И что же? Какая здесь связь с поросёнком?

– Так с тех пор больше не видели его! А скотина околевать перестала… И люди болеть – тоже, – Марина Игнатьевна, казалось, была искренне удивлена моей непонятливости, – Но говорят, – и она опять перешла на шёпот, – что это передаётся по наследству…

– Что передаётся?

– Чертячество. По прямой линии. От отца к сыну. И как исполняется тридцать три года, человек начинает обёртываться… Вот сколько лет было папаше вашему, когда с ногами он…

– Сказочница! – донёсся сверху настолько зычный и хлёсткий голос, что мы, нижние, все повздрагивали, – Детей пугать только и можешь! Умолкни! – попутчик завершил недолгую гневную речь, покрутил над полкой, как пиратским стягом, куделью бороды и снова вжал голову в подушку. Видимо, в старухиных домыслах "колдуну" не понравилось то же самое, что и мне, а именно – какой-то невнятный намёк на мой возраст и мою наследственность, из-за чего он и поспешил прервать повествование. Я ему был благодарен, потому что видел, как взволнованно реагирует на байку мой сын. Странный человек был бородач. Ещё на вокзале я заметил, что несмотря на заросшее волосяным убором лицо, незнакомец едва ли старше шестидесяти, моложав, и слово "старик", в общем-то, не вяжется ни с поджарым ловким телом, ни с сильным уверенным голосом. Держится с достоинством и опрятен: нет ни тени свойственной старикам неряшливости. Хотя, конечно, спать он улёгся не переодевшись. Завалился прямо на жёсткую обивку полки. Даже не взял у проводницы белья… Не во что переодеться, что ли? Или денег нет на постель? А, тем не менее, везёт с собой здоровенный чемодан. Да и деньги у священников всегда водятся… Багаж, вон, торчит пухлым кожаным боком из-под столика, и нам с Артёмкой некуда деть ноги. Интересно, из какого металла крест скрывает он под бородой? Золотой, серебряный? С каменьями или без? Сейчас-сейчас… Вот снова повернётся на другой бок, и рассмотрим…

Нет, всё-таки слишком пассажир проворен, ловок телом для священника. Нет поповской рыхлой опарности, которая бывает от нескончаемого поедания теста в постные месяцы и дни. Не поп. И не крест у него на гайтане – может, оберег? Деревянный вроде, не из металла. Треугольник какой-то вырезан, и непонятный знак внутри. Язычник, наверно, наш сосед. "Колдун", как подметила Марина Игнатьевна! Бывают и такие люди – интересны им дохристианские верования нашей земли – что ж такого, пускай…

Что же всё-таки станется с его штанами к концу пути… Изомнёт в гармошку…

Ещё я подумал о том, что у каждого, кому посчастливилось вырасти на малой родине, впитать уникальный русский фольклор: в деревне, селе или небольшом городишке – найдётся в генетических запасниках памяти и история про русалок, и небылица про леших с домовыми, или вот, предание о тех же оборотнях. Лишь мы с Артёмкой, столичные жители, не можем ничем похвастаться. Перевелась в Москве нечисть, закатали её вместе с садами, вместе с зеленью и даже речками под асфальт и сказок о ней не сказывают.

Около шести вечера, когда я понял, что за разговорами мы с Артёмкой так и не поели, проводница обошла всех пассажиров и раздала ставшие уже никому не нужными проездные документы. А Марина Игнатьевна ни с того, ни с сего начала вглядываться в наш с сыном оранжевый, купленный ещё две недели назад в предварительной кассе, картонный билет, и даже чуть было не выхватила из рук, чтобы рассмотреть получше… Если честно, меня подобная любознательность сильно покоробила, если не сказать, напугала… Так и не сумев прочесть, она задала не дававший ей, видимо, покоя вопрос:

– А какая же будет у вас фамилия, если не секрет?

– Гучевы, – холодно и чуть сердито сказал я, занятый сборами к выходу.

Не зря она Артёму не поглянулась с самого начала. Ребёнка не обманешь…

– Вот и у того чертячего человека, который поросёнком обёртывался, тоже была фамилия Гучев, – со злой азартной радостью, будто нашла решение изводившей её полжизни задачи, воскликнула женщина.