В Plaz’e только девушки

* * *

Проводив Алену, я мигом собралась и поехала к Веронике. Огромный портрет Еремея Гребнева – первое, что я увидела в вестибюле родной редакции. Ерема смотрел на меня, широко улыбаясь, как будто снова был рад повидаться. У меня комок подкатил к горлу. Около портрета стаяла хрустальная ваза с шестью розами.

«Любил ли он розы?» – неожиданно подумала я. Я не знала. Наша случайная встреча. Его неожиданная смерть. Он помог мне, а вот я ему не смогла…

Я поднялась в кабинет Вероники. Она подняла голову от компа, увидела мое опрокинутое лицо.

– Поняла, зачем я тебя звала?

– Из-за Еремы?

– Да. Он же наш… Мы все вместе работали. Помнишь?

Я кивнула.

– Надо выяснить, что с ним случилось. Это наш долг. Последний долг…

Вероника отвернулась к окну…

– Кстати! – обернулась она. – Ты ведь где-то рядом отдыхала? Там, на Гоа…

– Мы вместе с Еремой отдыхали, Вероника…

– Что?! И ты молчала?!!

Обычно невозмутимая Вероника была вне себя.

– Я не молчала, – ответила я. – Ты сама заткнула мне рот. Сказала, что это не телефонный разговор.

– Рассказывай!

Я рассказала. Как в первый же день осталась без денег, без ключа от сейфа. Как ждала слесаря из Мумбая. Неожиданно встретила Ерему. Он ссудил мне пятьсот баксов. Сказала и про то, что приехал он не один, а с «литературным рабом» Павлом. Про предсказание цыганки, что он умрет первого декабря. Про то, что позвонила ему в начале первого ночи второго декабря. Он был жив. А утром пропал. Нашли мы его под вечер в реке… И наконец, самое главное – следствие предполагает, будто он сам утопился – на теле нет ни гематом, ни порезов. Так намекнул Рикемчук, которому поручили расследовать причины смерти популярного писателя…

– …Ну вот, собственно, и все. Я улетела в Москву. Мать Еремы и Павел на днях должны привезти его тело. Как только прилетят, пойду на поминки.

– Понятно…

Вероника встала, включила электрический чайник, расставила чашки, достала из шкафчика печенье. Я молча наблюдала за ее неторопливыми хлопотами, понимая, что ей надо осмыслить информацию.

– А ты уверенна, что он не покончил с собой? – спросила она.

– Трудно сказать. Он вел себя немного странно… – замялась я. – Внешне открытый, веселый, щедрый. Но понимаешь… Чувствовался в нем какой-то внутренний напряг. Впрочем… Причины этому были. Он рассказывал, что с подружкой накануне отъезда расстался. Клепать бесконечные боевики надоело. Творческий кризис… Твердил о каких-то новых проектах.

– О каких?

– Он не сказал.

– Я Ерему неплохо знала, – негромко сказала Вероника, – мы с ним вместе в газету пришли. Я тогда еще в школе училась, была при газете юнкором. А он первый курс журфака окончил, и его прислали сюда. На стажировку. Он был рисковый парень… В тот год как раз Чернобыль случился. Я писала заметки из школьной жизни, а Ерема добровольно вызвался поехать в Припять. Там с ликвидаторами познакомился. Потом многих из них в госпиталях навещал. У него до сих пор с ними дружба. С теми, кто жив остался.

Я внимательно слушала ее, мне трудно было представить вальяжного, ироничного Ерему безудержным мальчишкой, ринувшимся в чернобыльский ад. Оказывается, и таким он мог быть.

– После чернобыльских репортажей его заметили, – продолжала Вероника. – Он писал честно, как видел, как понимал, как чувствовал. Ни на кого не оглядывался. Той же осенью перевелся на вечерний – его сразу пригласили в газету. В начале гласности такие, как он, были нужны.

– Ну еще бы – свобода слова… – вспомнила и я. – «Куклы», «Взгляд», «Эхо», прежний НТВ, «Совершенно секретно».

– Ну да. Эпоха перемен. И чудесных превращений, – усмехнулась Вероника. – В девяносто первом влезли на танки бывшие завлабы, мелкие чиновники, неизвестные журналисты. А с танков слезли – новые вожди. Они потому и оказались наверху, что такие вот Еремы им имидж народных заступников создали. За них поручились. Но когда свежеиспеченные «начальники нашей Родины» брючки от пороховой пыли отряхнули, до них дошло, что Россия – их. И можно все.

– А почему Ерема ушел из газеты?

– Надобность в нем отпала. В национальной забаве «Царь горы» поменялись игроки. А правила остались прежними. На пиру победителей есть места только для VIP-персон, Вася. А Ерема был не из тех, кто чесал вельможные пятки. Он писал о новой мафии, миллионных откатах, коррупции, но… Словно в пустоту. Ничего не менялось. Герои его репортажей над ним же снисходительно посмеивались: «Старик, не нагнетай!» Да и главред не хотел с кем не надо ссориться…

– Его что, перестали печатать?

– Наоборот, сулили журналистские премии, приглашали в общественные комиссии, даже в Думу, но условие ставили одно: пиши, но не вые…вайся. Ерема хлопнул дверью, переключился на свои детективы. Это всех устроило. Разоблачения понарошку никого не трогали и не задевали. Его боевики пошли. Он упрямый был, везучий. Всегда говорил: «Если ситуация безвыходная, проруби выход сам». Как думаешь, мог такой человек покончить с собой?