В плену Левиафана

Крошечная змея, свернувшаяся на губах Селесты, вырастает до размеров змея-искусителя. Не так уж он неправ, этот мокрогубый рядовой. Нанни и впрямь было бы значительно спокойнее, если бы Виктория с сыном поселились где-нибудь поблизости, хотя бы в том же К. Неизвестно, что ожидает всех их в ближайшие месяцы и даже дни. Во всем царит неопределенность. И в такой ситуации Виктории и впрямь лучше находиться рядом.

— Честно говоря, Селеста… Я не совсем понимаю, как ты собираешься осуществить это практически.

— Об этом можете не волноваться. От вас требуется сейчас лишь принципиальное согласие. Несколько писем. Самое главное — письмо вашей жене. Как ее зовут?

— Виктория.

— Красивое имя.

— Да. Но что касается денег…

— Об этом тоже можно пока не беспокоиться. Рассчитаемся позднее, когда станет ясно, куда катится вся эта война.

На этом разговор и закончился. И возобновился лишь тогда, когда Селеста в очередной раз вернулся из долины с новыми пакетиками, которые так ждал Нанни. Прежде чем отдать их, рядовой поинтересовался у своего командира, готово ли письмо?

Нет, еще не готово.

Нанни просто не знает, что именно писать. Что людям, которые доставят его, можно доверять (а можно ли им на самом деле доверять)? Что в конце пути ее будет ждать Нанни? Чтобы она ни о чем не волновалась, а положилась на безвестных проводников?

Если так уж сложно написать письмо, можно ограничиться запиской, сказал Селеста. Важно лишь, чтобы это была его, Нанни, записка. Его почерк, который хорошо знает Виктория (прелестное все же имя у вашей жены. Обнадеживающее нас всех!)

Не стоит отказываться от протянутой руки, Нанни.

В убеждениях самого себя проходит мучительная ночь, варианты записки множатся: сначала это небольшой отряд взволнованных слов. Они походят на необстрелянных новобранцев, что неожиданно оказались в самой гуще боя: слова жмутся друг к дружке, стараются не поднимать голову, того и гляди, совершат глупость, которая будет стоить жизни. Гимнастерки новобранцев пропахли едким потом любви, и одна мысль о том, что кто-то другой, кроме Виктории, прочтет это послание, кажется лейтенанту невыносимой. Военная цензура — дело другое, Нанни привык относиться к ней как к одному из безликих механизмов. Но друзья Селесты — вовсе не механизмы, вполне конкретные люди, мужчины. Вдруг им придет в голову прочесть записку? Скорее всего, так оно и будет, — и это задевает Нанни, его любви не нужны посторонние.

В результате все оборачивается довольно сдержанным посланием:

Любовь моя!

Со мной все в порядке, надеюсь, ты тоже жива и здорова и малыш чувствует себя хорошо. Скоро, очень скоро все наши беды закончатся и мы снова будем вместе и никогда больше не расстанемся, обещаю тебе. Люди, которые передадут тебе эту записку, — мои друзья, они помогут нам встретиться в самое ближайшее время. Положись на них так, как полагаюсь сейчас я. Они сообщат, что нужно сделать, чтобы осуществилась наша мечта о встрече и чтобы вы были в безопасности. Крепко обнимаю тебя и целую, да сохранит вас Господь.

Твой любящий муж Нанни

На всякий случай Нанни сунул записку в конверт, написал на нем адрес и аккуратно заклеил. Но еще несколько часов проносил его в нагрудном кармане, оттягивая момент передачи. А когда этот момент все же наступил, лейтенант вдруг почувствовал, что совершил что-то непоправимое.

Как будто он предал Викторию и малыша.

Бросил в пасть врагу, гораздо более страшному, чем англичане или американцы. Еще секунду назад все можно было изменить, отыграть назад, отказаться от сомнительных услуг Селесты. А теперь он стоит рядом с Даниэлем — кукольной головой и беспомощно наблюдает, как конверт исчезает в заднем кармане его брюк.

Не слишком почетное место, мышеловка захлопнулась.

Кажется, Даниэль почувствовал настроение командира, оттого и спросил:

— Вы как будто расстроены?

— Не то чтобы…

— Волнуетесь, не попадет ли письмо в неправильные руки?

— Просто волнуюсь, — ушел от прямого ответа Нанни.

— Не переживайте, Нанни, — впервые за время знакомства рядовой позволил себе назвать лейтенанта по имени. — Все будет хорошо.

— Хотелось бы верить. А когда Виктория сможет прибыть сюда?

— Думаю, через неделю… Максимум через десять дней вы уже сможете обнять ее. Мои друзья частенько проворачивали такие дела. Эээ… занимались переправкой людей в безопасные места, вот что я хотел сказать. Все устроится в наилучшем виде.

— Вы обещаете мне, Даниэль?