В плену отражения (СИ)

Я не могла перемещаться в пространстве поступательно. Либо висеть в воздухе неподвижно, либо мгновенно переноситься из одной точки в другую. Для этого я должна была выбрать ее и сфокусировать на ней свой псевдовзгляд. Или представить. Я могла, к примеру, опуститься на плечо Тони и оставаться там, пока он находится на месте, но не могла ехать с ним, поскольку никакой опоры, разумеется, у меня не было. В результате я постоянно оказывалась или позади Тони, или впереди. И это раздражало гораздо сильнее, чем его выпендрежная посадка или рассуждения насчет нелинейности пространства.

Хотя Полли шла ровным шагом, Тони очень скоро устал сидеть в непривычной позе, я видела это по его лицу и напряженной спине. Однако он изо всех сил старался не показывать этого. Я хихикала мысленно, но все же мне было его жаль. Кстати, я сообразила, как сделать, чтобы Тони не понимал то, что ему не предназначалось. Мне надо было думать, обращаясь к оставшейся позади сестре Констанс или хотя бы не вербализовать мысли, заменяя их размытыми чувственными образами. Если же я пыталась думать по-русски, Тони все равно меня понимал, хотя и плохо. Смешно, еще сутки назад я изо всех сил старалась передать Тони свои мысли, а теперь наоборот, пыталась их от него скрыть.

В деревне мы выбрали дом побогаче. Там Тони на глазах у хозяина и его домочадцев разжился седлом, едой, водой и одеждой. Мужской одеждой.

— Хватит с меня бабских тряпок, — заявил он.

— Ну-ну, — подумала я, глядя, как Тони пытается натянуть на женские бедра узкие штаны. Хорошо хоть рубаха нашлась просторная, а то бы еще и грудь не влезла.

На ночлег мы остались в этом же доме, причем Тони устроился на кровати хозяев. Видимо, у него были железные нервы — я бы точно не смогла спать, если бы у кровати, как часовые, застыли две неподвижные фигуры, место которых он занял.

До Дувра мы добрались за четыре дня, в объезд Лондона. Недалеко от порта пришлось попрощаться с Полли. Она не настоящая — мне снова пришлось напомнить об этом себе. Пошатавшись по порту, мы выбрали себе корабль понадежнее, который отплывал в Кале. Ноябрьская погода оптимизма не внушала, море хорошо раскачало, а нам вовсе не хотелось, чтобы Маргарет утонула и снова очутилась в Скайхилле. Поболтало нас изрядно, половину пути Тони провел, свесившись через борт, но в целом плавание прошло благополучно.

На французском берегу мы раздобыли лошадь и припасы и придумали, как будем передвигаться. Зайдя на постоялый двор, внимательно слушали разговоры, чтобы найти тех, кто собирался ехать в нужном нам направлении, а потом просто пристраивались к ним, держась в пределах видимости. Двигаться по солнцу у нас не получилось бы: небо почти все время было покрыто тучами. Впрочем, по мере продвижения на юг становилось теплее, хоть это радовало.

Хуже стало, когда мы добрались до Оверни. Если с французским языком у нас обоих проблем не было, то с окситанским дело обстояло плачевно: ни Маргарет, ни Мартин его не знали. Возможно, я и могла бы читать мысли, ну, или хотя улавливать какие-то образы, но никаких мыслей в головах окружающих не было по определению. К счастью, мы догадались забраться в ратушу одного из городков, через который проезжали, и украсть карту окрестных земель.

Учитывая мой дерганый способ перемещения, когда я пропускала Тони вперед, а потом мгновенно догоняла его, разговаривать мы с ним могли только во время привалов. По ночам он спал, а мне оставалось только думать и вспоминать. Конечно, я делала это и раньше, в телах Маргарет и Мартина, но теперь, когда ничто телесное мне не мешало, воспоминания стали необыкновенно яркими и отчетливыми.

Надо сказать, как только мы оказались во Франции, у меня появилось смутное ощущение, что когда-то я здесь уже была. Ну да, была, с Федькой — но лишь в Париже. Нет, это было совсем не то. Знакомой казалась именно провинция, которую я не могла знать даже по фотографиям из интернета. Почему-то Франция, в отличие от Англии, меня никогда особо не интересовала.

Мы были уже близко от Оверни, когда нам встретилась вооруженная охрана какого-то вельможи. Что-то такое шевельнулось в памяти, когда я смотрела на французских солдат. И вдруг…

«Забил снаряд я в пушку туго. И думал: угощу я друга…»

Баба Клава! Так вот оно что! И вот почему меня отдали в школу с французским! Но почему-то эта тема у нас дома никогда не всплывала, не удивительно, что я обо всем забыла.

— Тони, я знаю, как мои предки оказались в России, — сказала я, когда мы устроились на ночлег в очередном богатом доме (с картой необходимость выслеживать на постоялых дворах попутчиков отпала).

— И как? — пробормотал он уже в полудреме.

— Не спи, слушай! Я вспомнила. Моя бабушка, папина мама, умерла еще до моего рождения, но у нее была сестра, баба Клава. И меня к ней отправляли на лето в деревню.

— Да, ты рассказывала, я помню. И что?