В плену у мертвецов

Зэки все несчастны. Воры в законе тоже. И самые агрессивные убийцы, те, что угнетают и чморят сокамерников, также несчастны. Сон моего сокамерника, «смотрящего» юного бандита Мишки весь сочился страхом. Его агрессивные выпады против всех и вся, гипотетические угрозы того, что вот он «приедет» со своими ребятами и разберётся, – были всё попытки сохранить равновесие, исправить крен, сбалансировать себя. Приедет, разберётся, страшный и несгибаемый Мишка, отлично знающий стрелковое оружие, современные автомобили, смотрящий Мишка… Передо мной лежал испуганный пацан, которого страшила чёрная дыра срока, ожидавшая его. Десять лет – утоли мои печали, десять лет чёрной дыры. Непроницаемые десять. Если три только года, то ещё светится в черноте обмылочным светом, светится черно-жёлтое внутри. Три года – это хуйня, они проницаемы… Пять лет это уже чернее… 1 октября в цементной караулке Лефортовского суда, в караулке номер три, юный отмороженный рецидивист с третьей ходкой по той же статье 158-й, кража,.. после того как прокурор запросил ему пять лет, но ещё до вынесения приговора, спустился вниз, счастливый. «Пять, по минимуму запросили, а ведь по этой статье по этому пункту от пяти до десяти…» Он бегал по караулке, радовался, радовался, захлёбываясь, рассказывал о предыдущих сроках и отсидках. Потом расстелил куртку на газетах, улёгся, и стал вдруг тухнуть, как уголёк. Затухать. «Пять лет, – вдруг сказал он. – это ж до ебени матери как много, целых пять лет!»

Лёха, крыса, стукач, одинокий Каин, тянулся с пола, стараясь увидеть свои мышцы в зеркало ( в «обезьяну» на жаргоне), вставал на таз, пыжился. Напрягал мышцы Минотавра, вглядывался в них. Мышцы были его защитой, бронёй от срока, от тюремных годов, от страха. Больше, мощнее, сильнее, качал он себя, Pumping iron был этот Лёха Минотавр: «Как, Лимонов, посмотри, подкачался я, да, хорошо подкачался, а? Прибыль видна или нет? Не стыдно мне будет на воле с такими мышцами? А где это ты? – спросят, – в спортлагере, да? В тюрьме, вот где, да. – В тюрьме все доходяги. В тюрьме? Не может быть?!»

Лёха защищался мышцами, бронёй прыщавой спины от страха тюрьмы. Он был как мощный носорог в доспехах. Казалось, если пройти и задеть его за доспехи, за его носорожью кожу, то обдерёшься, то на теле будут царапины, борозды…

Я просидел под тяжестью 222-й статьи, части 3-й около пяти месяцев. Я привык. Но когда на меня сбросили страшные плиты статей 205-й и 208-й, я стал просыпаться среди ночи. Небо было тёмное, кромешное. Я лежал и пытался спать дальше. У меня херово получалось дальше. Когда только по одной 205-й статье тебе грозит до 20 лет заключения, то как ты можешь спать дальше? Каждый день в тюрьме – это битва за себя, против тюрьмы. В войне против тюрьмы невозможно победить один раз и дальше вдруг перейти в состояние мира, выйти в спокойные воды, где мозг не будет кипеть в ужасе. В этой войне нужно побеждать каждое утро, с момента, когда открываешь глаза, нужно воевать каждую минуту и побеждать весь день. Наутро побеждать опять. Эта война не знает передышек.

Потому я утверждаю, что все мы здесь мученики – толпы татуированных Христов. Наши мозги кипят, наша психика деформирована, ибо наши нервы рухнули, расплавившись, как расплавились стальные скелеты зданий Мирового торгового центра в Нью-Йорке, и сверху их накрыла, всей тяжестью обломков наша психика… Чудовищное напряжение готово разорвать нас изнутри ежеминутно.

ВСЯ КОРОЛЕВСКАЯ РАТЬ