В подполье можно встретить только крыс…

Когда я прибыл в дивизию, то на правах вновь прибывшего обходил всех. Зашел и к Паршину. Он, не зная, что я совершаю общий обход, был очень доволен моим появлением и «в поощрение» даже «ознакомил» меня с «Морально-политическим состоянием дивизии». Но после этого началась обычная работа. Двумя-тремя днями позже я позвонил ему:

— Ты не хочешь ознакомиться с общей оперативной обстановкой? Я как раз разобрался со всеми сводками.

— Да, конечно, с удовольствием послушаю.

— Ну так заходи!

— Я думаю, что к начальнику политотдела ты и сам мог бы зайти.

— Обязательно зайду, когда у меня будут дела к политотделу. А сейчас политотделу нужно получить информацию. И я собираюсь дать ее тебе, из уважения, лично, хотя, по закону, такую информацию все получают в оперативном отделении штаба.

— Такого порядка у нас не было. Все, что положено докладывать командиру, докладывалось и мне.

— Если так было, то больше не будет. Я намерен строго придерживаться положений штабной службы. Недоволен, обращайся к командиру.

В общем, за информацией ему пришлось ходить, но по «совместительству» он начал распространять всяческие сплетни обо мне. Между тем продолжали все ухудшаться отношения Смирнова с Гастиловичем, что создавало в дивизии обстановку невроза. Гастилович придирался ко всему, везде, где возможно. Вмешивался в дела, в которые командиру корпуса вмешиваться не следовало. Так, вскоре после того, как я достаточно ознакомился с делами в дивизии, мы со Смирновым подготовили указания подчиненным войскам. Там в основном говорилось об общеизвестном. Их смысл был не в том, чтобы открыть что-то до этого не известное, а чтобы подхлестнуть длительно обороняющиеся части — мобилизовать их бдительность и боеготовность. Таких указаний можно дать больше или меньше — это совершенно несущественно. И критиковать такие указания корпусу просто не к лицу. Корпус может дать свои аналогичные указания, и дивизия должна будет их принять. А доказывать, что одно указание глупо, а другое, важное, пропущено — это значит прибираться, создавать конфликтную ситуацию. Гастилович поступил именно так. Он высмеял наши указания и прислал это нам, а копию послал Петрову. С другой стороны, подчиненному тоже вряд ли целесообразно вступать в спор по такому делу. Но Смирнов еще более едко высмеял замечания Гастиловича и послал это ему, а копию также Петрову. К этой телеграмме и я руку приложил. В конце телеграммы предложил приписать: «Вся эта полемика по сути бессмысленна. Если у командира корпуса есть какие-либо более разумные указания, он обязан их дать, а не заниматься бесполезной критикой». Знал бы Гастилович, кому принадлежит эта приписка, мои взаимоотношения с ним сложились бы по-иному. Но не помогла и эта приписка. Склока разрасталась. Вскоре Смирнов и Гастилович перестали говорить между собой по телефону. Гастилович, если ему надо было, звонил мне. Смирнов — начальнику штаба корпуса полковнику Шубе.

Тем временем наши указания начали действовать. Противник, особенно ночами, стал нервничать. Взлетали ракеты, летели трассирующие пули. Почти каждую ночь наши войска доставляли противнику неприятности — брали пленных, захватывали участки траншей, отдельные опорные пункты. Противник расценил это как подготовку к наступлению. Дивизия занимала оборону на фронте свыше тридцати километров, имея открытый правый фланг. На этом фланге оборонялся полк Леу-сенко (310-й), который проявлял наиболее высокую активность. И противник именно сюда приковал главное свое внимание. Но меня интересовала больше всего расположенная на левом фланге господствующая гора Маковица, которая входила в участок 129-го полка. Она была действительно макушкой. Небольшая по размерам площадка на самом верху горы могла вместить только одну из сторон, да и то в очень небольшом количестве, пару отделений, не больше. Эта площадка многократно переходила из рук в руки. Когда я приехал, она была в руках противника. Положение нашего взвода было катастрофическим. Скат горы с нашей стороны был очень крутой, частично даже осыпной. Поэтому, отдав вершину, надо было катиться вниз к подножию.

И взвод 129-го полка, когда его в очередной раз выбили из траншейки, прорытой по обращенному к противнику краю площадки, скатился не только с этой площадки, но и с горы. Командир полка — высокий, стройный двадцативосьмилетний красавец майор, носивший фуражку, а зимой кубанку, ухарски сдвинутой на затылок, выпустив свой роскошный чуб на левый висок. Авторитет его в полку был непререкаем. Любило его и начальство. Этой любовью он очень дорожил и делал все, чтобы постоянно ее крепить. Такого конфуза, как оставление Маковицы он допустить не мог. Вызвав старшего сержанта, который командовал взводом, оборонявшим высоту, он приказал: «Верни Маковицу». И тот, собрав своих полтора десятка человек, пополз обратно на высоту. А там за это время произошло совсем неожиданное.