В подполье можно встретить только крыс…

В ответ выплеснулся такой мат и такие эпитеты, что выражение «ползаете там, как вши по…» можно считать верхом приличного тона. Я не выдерживаю и кладу трубку. Продолжаю слышать рокот в ней. Потом трубка замолкает и раздается звонок. Беру трубку и, сдерживаясь изо всех сил, спокойным голосом:

— Слушаю! Солдатов. (Мой позывной на тот день. — П.Г.).

— Солдатов!? Какой ты Солдатов! Говно ты, а не Солдатов! — И снова полился поток мата и далеко не литературных эпитетов. Я снова положил трубку. Теперь уже сознательно. Через некоторое время снова звонок. За время перерыва я успел сжать свою волю. И снова спокойно:

— Слушаю, Солдатов!

В ответ буквально вой. Голос захлебывается в мате и грязных эпитетах. Я снова кладу трубку.

И вновь звонок. И я опять: «Слушаю, Солдатов!» — но в ответ не то, что я ожидал. Голос пониженный до предела, холодно-официальный, сдержанный:

— Григоренко! Ты что же, под трибунал хочешь?

— Никак нет, товарищ командующий (подпускаю я лести этим обращением), не хочу.

— А почему же ты мои приказы не хочешь слушать?

— Никак нет, товарищ командующий, ваши приказы не только слушать, но выполнять буду, не щадя жизни.

— Ну, я еще не командующий, — ворчливо-добродушно поправил он меня на этот раз. — Ну, этого недолго ждать. А ты что, уже разнюхал что-то?

— Да, кое-что слышал.

— Ну, об этом пока говорить не следует. Запиши лучше мое приказание.

Я записал, бодро восклицая за каждой фразой «есть».

Вскоре он был назначен командующим 18-й армией. И корпус перестал быть отдельным. Вошел в состав этой же армии.

На следующий день утром к нам на КП прибыл Гастилович. Штаб дивизии расположился в строениях огромного богатого крестьянского двора. Двор обнесен оградой «от честных людей»: невысокие столбики и две жерди по ним — одна в двадцати-тридцати сантиметрах над землей, другая на таком же расстоянии от вершины столбов. В России такие ограды называют «прясла». Двор с одной стороны, где расположено большинство строений, занимает горизонтальную площадку. Большая же часть двора расположена на зеленом травянистом склоне. Я занимал одинокий домик на самом верху двора.

В окно вижу, влетает во двор «виллис» и мчится к домам в нижней части двора. Выскакиваю из дома и бегом по склону к «виллису». Пока Гастилович вылезал из него, я подбежал и начал докладывать. Он не дал мне окончить, поздоровался за руку.

— А где Смирнов?

— Как обычно, на передовой, в полках. Я могу вас связать с ним.

— Не надо, вы же обстановку знаете?

— Разумеется.

— Ну тогда пойдемте к вам! Куда идти?

— До меня далеко. Может, подъедете вон к тому домику?

— Нет, пройдемся. День-то вон какой прекрасный.

И мы пошли, разговаривая.

Когда подошли к входу, я посмотрел на адъютанта и глазами попросил его не входить за нами. Пропустив Гастиловича, я вошел сам и закрыл дверь за собой. Как только мы очутились в комнате вдвоем, я сказал:

— Товарищ генерал-лейтенант, я прошу, пока нет свидетелей, выслушать и разрешить очень важный для меня вопрос.

— Ну давайте, давайте, что там у вас за вопрос? — ворчливо-дружелюбно произнес он.

— Я очень прошу не ругать меня при посторонних, тем более в оскорбительной форме. Ведь вы же знаете мой характер. Я ж могу не сдержаться и наделать непоправимое.

Во время этих слов Гастилович бросил быстрый взгляд на лежащий у моего стола автомат. Я тем временем продолжал:

— Неужели вам действительно хочется, чтобы я попал под трибунал? Лучше вызовите меня одного и тогда, если я заслужил, ругайте, как хотите. Можете даже ударить. Из уважения к вам и это снесу. Но публичной ругани могу не снести.

— Ну да, из уважения ко мне автоматную очередь не под ноги, а в грудь мне всадите.

Запомнился, значит, ему мой рассказ. Рассказал я об этом, когда мы обедали во время моего представления в связи с назначением в корпус. В разговоре за обедом как-то был затронут вопрос о грубости и рукоприкладстве командиров. Для меня это был больной вопрос, а Гастиловича я считал подходящим собеседником. Знал я его только по академии. Там он выглядел культурным, вежливым командиром. И мне не было известно, какую метаморфозу он претерпел, оказавшись в командных должностях. И я с увлечением развивал тему культурных взаимоотношений начальников и подчиненных. Рассказывая, я вспоминал происшедший со мной случай в 10-й гвардейской армии, случай, который чуть было не стоил жизни двум людям.