В подполье можно встретить только крыс…

— Не одевайтесь, не одевайтесь! — подбежал он ко мне. Схватив мою правую руку, он потряс ее и заговорил. — Вы завтракать собрались? Мы вас долго не задержим. Я специально приехал поблагодарить вас. Вы весь фронт выручили. У нас в районе Моравской Остравы неудача, и ваш успех здесь выручает весь фронт. Спасибо вам лично и передайте благодарность командования фронта всей дивизии.

Я был тронут этой благодарностью. Но она же разворошила и обиду, недавно нанесенную Колониным.

— Спасибо вам, товарищ Мехлис, что вы за сотни километров принесли нам доброе слово. У нас в армии его не дождешься. — Я посмотрел, кто за Мехлисом: Колонии, Брежнев, Демин (начальник политотдела корпуса). — Вот вы меня благодарите, а меня здесь собираются в трибунал отдать.

— Кто? За что?

— А вот товарищ Колонии два часа тому грозился предать меня суду военного трибунала за то, что в Попраде местные жители растаскивают трофеи.

— Ну, товарищ Колонии, это не дело боевой дивизии охранять трофеи. Это ваша задача, — сдержанно произнес Мехлис. Но за этой сдержанностью угадывалось бешенство. Несмотря на это, я решил продолжать.

— И вообще у нас в армии доброе слово не в почете. Его заменяет мат. Ну, о командарме я не буду говорить. Ему, может, по должности положено. Но ругаются и политработники. Вот и Колонии к этому часто прибегает. И Демин, горло у него здоровое, тоже на днях крыл меня из мата в мат. А вот за эту операцию у нас в армии никто спасибо не сказал.

— Это не дело, товарищ Колонии, — едва сдерживая бешенство, приглушенным голосом сказал Мехлис. И дальше, не сдерживаясь, выплеснул гнев на в общем-то не вредного человека подполковника Демина. — Вы, товарищ Демин, должны извиниться перед командиром дивизии!

Но я еще не выговорился.

— Об отношении у нас в армии к людям вы можете судить, товарищ Мехлис, и вот потому, — я показал ему свое плечо, — войну я начал подполковником и сегодня подполковник, хотя все время занимаю полковничьи и генеральские должности. И справляюсь с ними.

Колонии, глядя, как Мехлис воспринимает мои слова, побледнел. Все знали, что Мехлис очень несдержан и может рубануть с плеча, не разобравшись. И Колонии, боясь этого, заторопился, перебивая меня.

— Товарищ Мехлис, товарищ Мехлис, тут мы ни при чем. Я потом доложу, в чем дело. Но тут не наша вина. Мы уже несколько раз представляли товарища Григоренко. Но наши представления не проходят.

— Хорошо, товарищ Григоренко, я разберусь с этим. Очередное воинское звание вы получите.

Я, разумеется, знал, что армия не виновата в задержке мне воинского звания, но как иначе я мог поставить этот вопрос перед Мехлисом?

Колонии и Мехлис уехали. Брежнев и Демин остались. Причем Брежнев обратился к отъезжавшему Мехлису: «Мне разрешите остаться, оказать помощь командиру дивизии». Обращаться к Мехлису было совершенно необязательно, так как здесь был непосредственный начальник Брежнева — Колонии. Но Брежнев, надев на себя подобострастную улыбку, обратился к более высокому начальству, подчеркивая свою преданность и демонстрируя свое усердие. Помощь практически выразилась в том, что он спросил:

— А на меня ты ни за что не обиделся? Или просто не успел пожаловаться?

— Нет, не было причин.

— Ну, это хорошо. А ты, Демин, должен выполнить указание товарища Мехлиса — извиниться перед товарищем Григоренко, — Брежнев произнес это, надев на себя выражение строгой серьезности.

Демин, смущенно улыбнувшись, спросил меня:

— Ну как перед тобой извиняться? Я, конечно, виноват…

— Считай, что извинился уже. И вообще можешь ругаться, если потребуется. Я на тебя больше жаловаться не буду. Это так, под руку подвернулся, «в чужом пиру похмелье», как говорят в народе.

— Ну, вот и хорошо. Миром-то оно лучше, — панибратским тоном, надев личину рубахи-парня, произнес Брежнев.

Я не случайно применяю к изменению выражения лица Брежнева слово «надел». Стоило взглянуть, например, на его улыбку, как на ум невольно приходили улыбки марионеток в театре кукол. За девять месяцев моей службы под партийным руководством Брежнева я видел следующие выражения его лица:

— угодливо-подобострастная улыбка; надевалась она в присутствии начальства и вмещалась между ушами, кончиком носа и подбородком, была как бы приклеена в этом районе: за какую-то веревочку дернешь, и она появится сразу в полном объеме, без каких бы то ни было переходов; дернешь второй раз — исчезнет;

— строго-назидательное; надевалось при поучении подчиненных и захватывало все лицо, так же без переходов, внезапным дерганием за веревочку; лицо вдруг вытягивалось и делалось строгим, но как-то не по-настоящему, деланно, как гримаса на лице куклы;

— рубахи-парня; надевалось время от времени, при разговоре с солдатами и младшими офицерами; в этом случае лицо, оставаясь неподвижным, оживлялось то и дело подмигиванием, полуулыбками, хитрым прищуром глаза. Все это тоже выглядело ненастоящим, кукольным.