В подполье можно встретить только крыс…

В 7-м отделении, куда нас доставили, все было готово к нашему приему. Несмотря на то, что было уже более одиннадцати часов вечера, в отделении находился заместитель начальника — капитан милиции, который сразу же предложил нам с Генрихом писать объяснения. Но я потребовал сначала экспертизы на алкоголь. Я прекрасно видел, что все мои «топтуны» пьяны, а это был козырь против них. Я так и сказал: «Разве вы не видите, что они пьяны? Не думаете же вы, что мы, трезвые, вдвоем напали на эту банду. Напали они. Им и объяснение писать. А пока давайте экспертизу». Начались обычные в таких случаях проволочки и отговорки. Меж тем старшего их моих «топтунов» в тепле развезло, и он уснул. Тут появилась Зинаида Михайловна, а вскоре начали прибывать и наши друзья. Зинаиде от метро позвонили, что нас с Генрихом забрала милиция, и она, предварительно позвонив друзьям, побежала к нам на выручку. Пьяная компания теперь могла быть разоблачена и без экспертизы — свидетелями. Я потребовал фамилии и адреса нападавших. Капитан изворачивался, как «уж под вилами», и наконец сказал: «Завтра утром у начальника отделения».

Больше ждать здесь было нечего. И мы разошлись по домам. Провокация была, таким образом, сорвана, но мне хотелось, кроме того, проучить «топтунов», чтоб они больше не нахальничали. Поэтому на следующее утро пошел к начальнику отделения. Он ничего мне не сказал, отговорился тем, что еще не разобрался с этим делом. Я пришел на следующее утро. Он, очевидно, увидев меня в окно, выбежал навстречу и на ходу сказал, что его срочно вызвало начальство. Сел в машину и уехал. И на следующее…

Он уклонялся от встреч, изворачивался, придумывал отговорки, но в конце концов не выдержал: «Ну, зачем вам их фамилии? Ведь вы же прекрасно знаете, кто они. Да и что вы с ихними фамилиями сделаете? Их уже все равно наказали «за срыв операции». Ведь мы с их помощью должны были оформить вам пятнадцать суток, а вашему приятелю дело «за хулиганство», а они, идиоты, нализались и все сорвали».

Так фамилий я и не узнал.

А жизнь меж тем шла своим чередом и приходилось считаться с ее неумолимыми законами. Вот остановилось и горячее сердце Алексея Евграфовича.

Алексей Костерин умер 10 ноября в девять часов двадцать минут. Никто, разумеется, не предполагал, что он будет жить вечно. Но в нем было столько оптимизма и юношеского задора, глаза его сверкали так молодо, а смех был столь заразителен, что никто из нас не думал о худшем. Да и Алексей не позволял нам обращаться к таким мыслям. Он по-прежнему шутил, заразительно смеялся, обсуждал с друзьями перспективы демократизации нашей жизни. Поэтому, когда произошло страшное, мы все были поражены, потрясены, оказались в столь шоковом состоянии, что в первый день не смогли ничего предпринять — ни оповестить друзей и родных, ни сообщить в организацию писателей, членом которой он состоял со дня ее создания.

Каково же было наше удивление, когда на следующий день (11 ноября) наши представители — племянница Ирма Михайловна и один из его друзей Петр Якир, — прибывшие около двенадцати часов в Союз писателей, узнали, что там все известно. Больше того, они уже назначили время кремации — шестнадцать часов 12 ноября, то есть оставалось в нашем распоряжении всего около суток. Наши представители, разумеется, запротестовали. Петр Якир сказал: «Этого времени, конечно, хватит на то, чтобы сжечь мертвое тело. Но нам надо еще и проститься с покойным». И вот тут впервые были произнесены слова, которые затем сопровождали нас вплоть до печки крематория: «Вам что, демонстрация нужна? Этого мы вам не позволим!»

Наши представители обратились к Ильину, сослались на положение, по которому для усопших ветеранов ССП предусмотрено давать объявление в печати о смерти, месте и времени прощания с покойным и похорон, публиковать некролог, предоставлять для прощания с покойным и для гражданской панихиды место в Доме литераторов, хоронить за счет средств Литфонда на Новодевичьем кладбище, — и попросили все это для Костерина — члена ССП со дня его основания. Но во всем этом было отказано. И опять под девизом — «Мы вам не позволим устраивать демонстрации». Под конец все же «смилостивились» и взяли на средства Литфонда оплату катафалка и кремации. Однако нам пришлось заявить, что мы откажемся и от этой милости, так как Литфонд так спланировал подачу катафалка и доставку гроба, что мы могли видеть покойного только в течение тех нескольких минут, когда он будет находиться на постаменте в крематории. Тогда Литфонд пошел на уступки: согласился, чтобы гроб с покойным был выставлен на один час в похоронном зале морга, оплатил в крематории двойное время, то есть предоставил нам постамент и трибуну на полчаса, и арендовал помимо катафалка еще и два автобуса (впоследствии Литфонд отказался оплатить счет за автобусы). Уже без Литфонда мы сняли столовую для поминок.