В подполье можно встретить только крыс

Стало лучше чем было: необходимых продовольственных товаров в достатке, таких диких очередей, какие были в коммерческих магазинах, нет, валюта стала устойчивой и заработка хватает на то, чтобы не голодать. Я сам слышал, как одинокая старая женщина, получающая 30 рублей пенсии говорила - и говорила она искренне - "Спасибо товарищу Сталину, подумал о нас, стариках. Живу я сейчас, дай Бог каждому. 30 копеек килограмм белого хлеба. Да мне килограмма и не надо. И 800 граммов хватает. Куплю еще сахару, заварочки, и попиваю чаек в прикусочку целый день. Белый хлеб с чайком, с сахарком, чего еще старому человеку надо. Мы этого белого хлеба, почитай, с самого начала войны не видели. Да и черного не очень-то хватало. А теперь 30 копеек отдала и ешь вволю. А еще 70 копеек на день - и на чай, и на сахар, и еще чего-нибудь купить..."

Вот так и благодарили Сталина за кусок хлеба, за то, что оставил жить на хлебе и воде - не уморил голодом. Не уморил в городе, а деревня продолжала голодать и жить впроголодь. И долго еще так ей жить. До самой смерти "великого" и "мудрого". Пройдут годы и годы и вдруг среди тех, кто терпел нужду и голод по воле "мудрого вождя" раздадутся голоса: "Но при нем был порядок! Каждый год цены снижали". Забыто, что цены были сразу подняты на 500-1000 процентов, а потом четыре года подряд снижались ежегодно на 3-4 процента, то есть всего снизилось не более чем на 20 процентов. Так вот эти 20 процентов снижения помнятся, а те 1000 процентов повышения забыты. Что это, странности памяти народной или такова форма протеста против деятельности нынешних правителей, против того нищенского существования, которое они навязывают трудящимся?

Я тогда прошел мимо всех этих экономических вопросов довольно равнодушно. Оставалось только ощущение, что в стране все идет к лучшему. А это вместе с полной удовлетворенностью работой создавало чувство удовлетворенности, счастья.

Первые удары послевоенная жизнь нанесла мне в 1948-ом году. Неприятности с диссертацией, смерть большого моего друга - отца Зинаиды - Михаила Ивановича Егорова и встреча лицом к лицу с антисемитизмом разрушили ту "башню", которую я создал своим воображением, придя после войны в академию.

Весь академический коллектив мне казался дружным и доброжелательным. Я считал невозможным, чтобы кто-то среди нас смог подставить подножку товарищу. Я полагал, что если кто с чем не согласен, то он может выступить открыто, но дружелюбно, не понимая, что те, кому нечего возразить, не обязательно соглашаются с тобой, а могут таить злобу, а при возникновении возможности чем-либо навредить тебе. Одна из возможностей появилась в связи с моей диссертацией, которую я написал, пропустил через обсуждение на кафедре и сдал в совет академии на защиту. Был уже назначен и день защиты. И вот, примерно за месяц до этого дня, приходит ко мне товарищ.

- Я случайно слышал, что завтра на партийной конференции академии в докладе начальника политотдела разбираются какие-то отрицательные стороны твоей диссертации. Я советую тебе сходить к начальнику политотдела и выяснить.

Я пошел к начальнику политотдела, генерал-майору Билыку. Он сразу же мне показал соответствующее место в докладе: "А некоторые наши коммунисты так увлеклись наукой, что забывают о партийности, идут учиться к царским генералам. Так, товарищ Григоренко - в перечне основных источников для его диссертации указывает таких "корифеев науки" как царские генералы Свечин и Верховский".

Это был удар под дых. С такой характеристикой диссертация гибла на корню. Но меня не это взволновало больше всего. Тот, кто написал эту характеристику, понимал истинную суть дела, но со злобой написал такое.

- Видите ли, товарищ генерал-майор, Свечин и Верховский основные авторы для второй главы, которая называется "Критика современных теорий ведения боя в горах". В частности, я показываю, что некоторые современные теории опираются на исследования Свечина, Верховского и других авторов прошлого и в силу этого являются отсталыми. Я взял и Свечина и Верховского для критики, а не для того, чтобы проповедовать их теории.

- Ну это другое дело, - заявил он и пообещал, что исключит это место из доклада. Но то ли забыл, то ли кто-то из старших посоветовал не исключать, но на партконференции это обвинение прозвучало.

На следующий день меня вызвал начальник академии - генерал-полковник Цветаев.

- Вашу диссертацию в таком виде я поставить на защиту не могу. Во второй главе вы критикуете уважаемых людей и тем подрываете их авторитет. Выбросьте эту главу, иначе я вашу диссертацию не допущу к защите.

И как я не пытался доказать, что критика устарелых теорий не может подорвать авторитет людей, Цветаев оставался при своем мнении. Я тоже стоял на своем: без второй главы защищать не буду.

Уходил я от Цветаева возмущенным.

После того памятного разговора с начальником академии я забросил диссертацию и старался вообще о ней не думать и не вспоминать.