В подземелье старой башни, или Истории о Генриетте и дядюшке Титусе

— Ни за что не поверю, — сказал Пиль. — Я лично чувствовал бы себя просто шелудивым псом, если б регулярно под Новый год не принимал бы ванну и каждую субботу не мыл лица и рук!

— Другое мое строго научное стихотворение, — сказал Пошка, — относится к тому же столетию. Но оно не в пример отраднее.

Он на миг закрыл глаза, чтобы хорошенько его вспомнить, и прочел стихотворение, озаглавленное:

13 ЛАДИСЛАУС И МЫШКА-МАУС

Жил-был ландскнехт когда-то —
Вояка Ладислаус,
И с ним жила, ребята,
Малютка Мышка-маус.

Войну любил вояка —

Свист сабель, храп коней,
Но мышь свою, однако,
Ландскнехт любил сильней.

Она всегда дремала

В пушистой бороде
И так сопровождала
Хозяина везде.

Когда ж ему случалось

Идти в смертельный бой —
Малютка мышь старалась
Удрать любой ценой.

Тогда, шепча молитвы,

Бедняга Ладислаус
Искал на поле битвы
Малютку Мышку-маус.

Она всегда бежала
Назад, а не вперед.
И Ладислаус, бывало.
Бежит, не отстает.

Неделя за неделей —

Воюют тридцать лет.
Иные поседели,
Иных давно уж нет.

Все те, кто обожали

Добычу и разбой,
Давным-давно лежали
Костьми в земле сырой.

Но путь прошел опасный

И жив был Ладислаус
Благодаря прекрасной
Малютке Мышке-маус.

— Признаться, — сказал Пиль, — я не слишком большой любитель стихов. Через каждые пять слов бренчит рифма, а это вовсе ни к чему — только раздражает. Я лично предпочитаю добрую христианскую проповедь. — И, ободряюще взглянув на пастора Аминя, он воскликнул: — Ну как, пастор?

Пастор в раздумье встал.

— Дорогие братья и сестры! — сказал он. — Я хочу рассказать вам историю на стих из писания: «Блаженнее давать, нежели принимать».

— Превосходно, — воскликнул Пиль, — страсть как люблю слушать такие анекдоты!

— В самом деле? — встревожился пастор Аминь.

— Да, — сказал Пиль, — с нравоучениями и примерами бескорыстия.

— Это, однако же, странно, — пробормотал пастор.

Тем не менее он отверз уста и рассказал действительно превосходную историю

14 О ШЛЯПЕ НА ШВАРЦЕ

Все началось с того, что Генриетта, прогуливаясь по берегу Шварце, наступила на старую шляпу, лежавшую в дорожной пыли.

— Елки-палки! — возмутилась шляпа. — Чем меня топтать, лучше бы сказала, не видала ли ты моего хозяина?

— Может, и видела, — ответила Генриетта, — но как его узнаешь?

— Как? Да по тому, что он без меня, — ответила шляпа.

Генриетта внимательно оглядела шляпу. Это была очень ветхая, очень грязная мужская шляпа, и в ней зияли две дыры, вернее, одна, но сквозная.

— Собственно говоря, — сказала Генриетта, — все, кого я ни видела, были без тебя, да так оно и должно быть, раз ты тут лежишь.

— Глубокомысленное пустомельство, — отрезала шляпа. — Как посмотришь на моего хозяина, сразу увидишь, что ему меня недостает. Он потерял меня, и я уже два дня его ищу.

— Нечего сказать, ищешь! — сказала Генриетта. — Валяешься здесь, и все.

— А ты попробуй поищи по-другому, — сказала шляпа, — если у тебя, елки-палки, ног нет, чтобы двигаться.

— Тут я тебе могу помочь, — сказала Генриетта, подняла шляпу и просто-напросто кинула ее в Шварце. — Плыви, — сказала она, — и гляди по сторонам.

Покачиваясь на волнах, шляпа медленно поплыла вниз по течению. Едва она скрылась из виду, как на дороге показался древний старичок, и Генриетта с первого же взгляда почему-то решила, что ему недостает именно этой самой шляпы.

— Елки-палки, — сказал старик, — не видала ли ты мою шляпу?

— А на что она вам? — небрежно сказала Генриетта. — Она же дырявая.

— То-то и оно, — сказал старичок. — Дыру прострелили проклятые полицейские. Я ношу эту шляпу уже сорок лет, и она мне дороже всего на свете… А откуда ты знаешь, что она дырявая? — вдруг спохватившись, спросил он.

— Я ее видела, — смущенно пробормотала Генриетта.

— Елки-палки! — воскликнул старик, и лицо его просияло. — Где она?

— Проплыла мимо меня по реке, — сказала Генриетта, — но вам, наверно, ее уже не догнать.

— Вот как… — огорчился старик. — Тогда она, видать, пропала. — И как бы про себя добавил: — А я остался один как перст…

У Генриетты на душе кошки скребли. Старичок был совсем пришиблен горем. Считая себя в какой-то мере виновной в его несчастье, она принялась нервно теребить ниточку жемчуга, которую всегда носила. Тут из-за лозняка на берегу реки вдруг выступила какая-то молодая особа, хотя Генриетта твердо знала, что только что там никого не было. У особы были каштановые кудряшки, и она сказала Генриетте: