В погоне за «Босфором»

Когда она злилась, то становилась еще красивее. Такую внешность можно было бы назвать безупречной: изящные черты лица, скульптурная голова, гордо посаженная на лебединой шее, грациозная фигура, даже летящая походка – все кусочки мозаики складывались в великолепную картину. Просто эталон благородства – невинный цветок! Но Дмитрий-то знал ее тайну и прекрасно понимал, что эти яркие синие глаза и чувственный рот принадлежат отнюдь не кисейной барышне. Перед ним стояла Ева, уже вкусившая запретный плод, и она была настроена очень воинственно. Следовало держать ухо востро, ему совсем не хотелось обижать ни юную Любочку, ни старую даму. Дмитрий отвернулся от сверкающих злобой глаз Надежды Чернышевой и, сосредоточив все свое внимание на ее бабушке, повел старушку на раут к княгине Волконской.

Пока они добирались до гостиной, Дмитрию показалось, что Надин сменила гнев на милость. В ее голосе не осталось раздражения, она весело обсуждала с сестрой предстоящий концерт и, не стесняясь присутствия Ордынцева, с завидной самоиронией признавалась в том, что не сильно разбирается в искусстве.

– Ты должна рассказать мне сюжет «Итальянки в Алжире» до того, как Зизи и ее артисты начнут петь, иначе я вообще не пойму, о чем идет речь, – уговаривала она Любочку. – Я подозреваю, что любезность княгини не простирается настолько далеко, чтобы перевести текст на русский специально для меня.

Сестра выполнила ее просьбу и начала пересказывать либретто оперы. Дмитрий отметил, что Любочка знает его во всех деталях. К тому времени, когда он подвел своих спутниц к хозяйке дома, младшая сестра как раз закончила свой рассказ.

Княгиня Зинаида очень обрадовалась Марии Григорьевне, она обняла ее и посадила в кресло рядом с собой, девушек отправила на диванчик, стоящий с другой стороны стола, а потом повернулась к Ордынцеву.

– Я рада, князь, что вы приняли мое приглашение, надеюсь, что после концерта мы с вами сможем поговорить. Возьмите пока письмо вашей матушки, – Волконская достала из крохотной бальной сумочки сложенный в несколько раз листок и протянула его Дмитрию.

Ордынцев поблагодарил и отошел к окну, собираясь сразу прочесть письмо. Он развернул лист и узнал плотный, четкий почерк матери. Та обращалась к Волконской как к подруге, и подробно описывала свою жизнь в Риме. Она, по-видимому, отвечала на какие-то вопросы княгини Зизи о своем мировоззрении, и Дмитрий поразился философской глубине материнских мыслей. В конце послания, уже попрощавшись, Татьяна Максимовна сделала приписку, что из-за нового закона о католическом вероисповедании беспокоится о судьбе своего состояния, подаренного Дмитрию, и советовала княгине Волконской переписать свое имущество на сына задолго до принятия «решительного шага».

«Так вот зачем позвала меня Волконская, – догадался Дмитрий, – хотела предупредить о возможной конфискации. Но теперь-то уже все равно ничего не поделаешь».

Настроение у него испортилось: отдавать в казну то, что он любил с детства, а потом по дарственной передала ему мать, Дмитрий не хотел. Это было даже оскорбительно! Кому какое дело до того, во что верит княгиня Ордынцева? Она многое сделала для страны, даже отдала короне свое любимое детище – оружейные заводы. Неужели этого мало? Однако постепенно сквозь его обиду постепенно пробилась трезвость. Не стоит пороть горячку, надо дождаться нового закона, а потом уже думать, как поступить.

«Не нужно ставить телегу впереди лошади, – окончательно успокоившись, решил он, – поживем – увидим».

Дмитрий свернул письмо и положил его в карман. Оглядевшись по сторонам, он понял, что старшая из сестер Чернышевых уже успела покинуть свое место на диване и теперь стояла в сторонке, беседуя с графом Шереметевым. Даже издалека было заметно, как сияют глаза молодого человека, да и Надин казалась воодушевленной. Отметив, что бедняга-граф явно влип, как кур в ощип, Дмитрий решил подойти к хозяйке, дать ей знать, что понял ее предупреждение, и откланяться. Но он еще не успел добраться до Зинаиды Александровны, когда в комнате появилась новая пара. Высокий смуглый генерал, в котором Дмитрий узнал мужа своей любовницы Льва Нарышкина, вел высокую, худую и все еще красивую немолодую даму. Роскоши ее наряда могла бы позавидовать даже императрица, а пышный берет с белым страусовым пером венчал ее голову, как самая настоящая корона.

«Ух, ты! Откуда же она взялась? А говорили, что уехала навсегда…» – мысленно подивился Дмитрий, узнавший в стареющей даме когда-то всесильную фаворитку покойного императора Александра Марию Нарышкину.

Марию Антоновну он помнил еще с юношества: тогда прекрасная дама, объезжавшая Крым со своей маленькой дочерью Софьей, поразила воображение подростка, а поселившись в своем новом одесском доме, Дмитрий узнал, что пятнадцать лет назад мать с дочерью прожили в нем целую зиму.

«Лев Нарышкин – ее племянник по мужу, поэтому он и сопровождает Марию Антоновну. Интересно, с кем же тогда появится на приеме его собственная жена? Ольга сама сказала, что будет здесь», – гадал он.