В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках

Ясно, что основой успеха Мольтке была массовая мобилизация. Его победы достигались путем приведения прусских войск в действие прежде, чем противник успевал подготовиться. Скорость, массовость и ударная мощь зависели от умелого задействования железных дорог для сбора и развертывания войск и их снаряжения. Численность означала армию из солдат срочной службы, в военное время усиленную резервистами. Поскольку призывники получали самое скромное денежное довольствие, то набранная по принципу призыва армия была для европейских государств единственно доступной возможностью содержания войск достаточно многочисленных для первых решающих схваток в новой манере ведения войн. В то же время машины для массового производства стрелкового оружия сделали доступными объем затрат на оснащение огромных армий из граждан-солдат. В последующие годы каждая армия континентальной Европы пыталась подражать пруссакам. Британцы были единственными, кто не последовал их примеру.

Искусство войны, которое с 1870-х начало формироваться в Европе, хорошо сочеталось как с наполеоновскими, так и с более ранними рыцарскими понятиями. Для призываемых на несколько недель или месяцев резервистов возможность временного избавления от монотонной жизненной рутины была крайне вдохновляющей. Они обретали возможность пройти через огонь, воду и медные трубы, испытать свою отвагу в деле — а также одержать победы и вписать еще несколько славных строк на скрижали национальной истории, столь вдохновенно доносимой до сердца каждого школьника патриотически настроенными учителями. В ретроспективе, войны 1866 и 1870–1871 гг. были «Frisch und Frolich» («бодрящими и веселыми») для всех пруссаков, принимавших в них участие. Соответственно, для последующих поколений (особенно в Германии) понятие войны лишилось большей части отрицательного смысла.

Победы Пруссии в 1866 и 1870–1871 гг. сделали армейских офицеров Германии и других ведущих государств континента носителями двойственной роли. Подобно Янусу, они, с одной стороны, были духовными (и зачастую физическими) наследниками сельских землевладельцев, привыкших отдавать приказы трудившихся на их землях работникам. С другой стороны, для ведения успешной войны эти землевладельцы в военной форме нуждались в современной машинной индустрии. Более тридцати лет это слияние противоположностей казалось вполне успешным. Во всей Центральной и Восточной Европе (и в некоторой степени также во Франции) военная иерархия и командная цепь сохранила модель беспрекословного подчинения человека вышестоящему. Эта модель достаточно быстро улетучивалась из гражданского общества по мере расширения рыночных отношений и свободы в выборе как работы, так и товаров все ниже и ниже по социальной лестнице, из больших городов в малые и далее в деревни. И так по всей Европе — даже Россия в 1861 г. отменила крепостное право!

Таким образом армии приобрели оттенок архаичности. Это было особенно верным в отношении задававшей темп нововведениям Пруссии, поскольку ее офицерский корпус в основном состоял из юнкеров восточных земель. Среди них пережитки старых отношений феодала и крепостного продержались значительно дольше, нежели в остальных областях Германии, где сельская простота двуполярного общественного устройства стала делом прошлого. Однако эффективность европейских армий в целом и германской армии в частности отчасти основывалась именно на этом архаизме. Призванные на воинскую службу оказывались в обществе более простом, нежели то, в котором они проживали свою «гражданскую» жизнь. Рядовой утрачивал почти всю личную ответственность — ритуал и рутина расписывали и занимали каждый час бодрствования. Простое подчинение приказам, время от времени проходившим через эту рутину и указывавшим деятельности солдата новое направление, позволяло избавиться от беспокойства, сопровождающего принятие личностных решений. Это беспокойство неуклонно возрастало в городском обществе, где соперничающие вожди, партии и практические возможности для выбора по крайней мере части свободного времени индивидуума находились в состоянии постоянной борьбы. Как ни парадоксально, избавление от свободы зачастую на деле означало подлинное освобождение — особенно для молодых людей, живших в условиях быстротечных перемен и пока еще не готовых к полноценному выполнению роли взрослых.