В погоне за облаком, или Блажь вдогонку

Ревности к сопернице Наташа не испытывала: плевать ей и на Лёшку, и на его будущую жену. Единственное, на что не наплевать в эту минуту — честь. Может, к чести ее обида не имела ни малейшего отношения, но шампанское сделало свое дело.

Наташа встала в позу:

— Спорим?

Подружки непонимающе уставились на нее.

— Одним пальчиком поманю — и он женится на мне. Спорим?

Проснулась необычно рано. Что-то подспудно тревожило, не позволяя заснуть вновь. Наташа подремала несколько минут, пытаясь вернуться в сон, и проснулась окончательно.

Вспомнилось безобразное пари с подругами. Вот что гнело исподволь, даже во сне. Даже во сне было стыдно. Почему Сонька с Галкой не остановили, почему ввязались в дикий этот спор? Как и Наташа, напились шампанского. Пузырьки в голову ударили, если не сказать больше. Вот и…

Странное это было пари. На кону ничего не стояло. Проиграй Наташа, или выиграй — ничего не потеряет, ничего не приобретет. Забыли они тогда обговорить условия. Или сами условия забыли?

Уж лучше бы они забыли не условия, а предмет спора. Однако его-то как раз Наташа очень хорошо помнила. Можно было все спустить на тормозах — подумаешь, посмеются девчонки. Если вообще вспомнят о нескромных Наташиных похвальбах насчет пальчика, которым она поманит Лёшку. Ну, похихикают над ней. Мало ли они раньше хихикали? Подначат разок-другой, и тогда уж точно забудут.

Но проигрывать пари не хотелось, пусть даже такое пустяшное. Она зачем-то решила доказать девчонкам, что права. Что Лёшка любит только ее. И любит так, что запросто отменит свадьбу с посторонней невестой. Потому что непосторонняя для него — только она, только Наташа.

Зачем? Разве допустимо играть чужими чувствами?

Она знала наверняка, где можно застать Дружникова в субботу утром. Только в гараже — иного быть не могло.

Не ошиблась. Его бокс был распахнут.

— Привет!

Ее появление вызвало у Лёшки некоторое изумление, если не сказать больше. То ли глазам своим не верил, то ли счастью.

— Здорово.

От неожиданности Лёшку обуяла оторопь. Вытер замасленные руки ветошью, и смотрел на нежданную гостью пустыми глазами. Глазками. Не только любовь в них не помещалась, но и недоумение. И уж тем более восторг. Мял в руках тряпку, не сознавая, что ее давным-давно пора выбросить и изображать бурную радость.

Так всегда. Не был бы таким снулым — глядишь, и получилось бы у них что-то. Чурбан. Только мямлить и умеет. И это парень?!

Пришлось брать инициативу на себя.

— Забавное совпадение. Ты помнишь, какой сегодня день?

— Второе мая, — он кивнул легохонько, тускло, едва не поперхнувшись датой.

— И всё?

— В тот день мы с тобой захороводили.

То-то! "Захороводили" — это он сильно приукрасил. Но это мелочи. Главное — помнит. Однако вид при этом, будто ему на любимый мозоль наступили, боль застарелую разворошили. Хоть бы граммулькой радости ответ расцветил, что ли. Можно ведь было бы и поромантичнее выразиться, возликовать как-нибудь особенно возвышенно. Например: "В этот день я впервые увидел девочку с глазами цвета осоки". Потому что зеленые глаза — слишком банальная банальность.

Сама Наташа помнила дату знакомства только из-за первомайской демонстрации — именно из-за нее они тогда выехали из города не как все нормальные люди первого числа, а второго.

Социализм был уже на излете. Вернее, его уже практически не было. Не было того ажиотажа вокруг социалистических праздников, что был раньше. Наташа их, прежние, настоящие, еще застала чуть-чуть: совсем маленькой отец брал ее на демонстрации, и атмосфера всеобщего веселья и радости врезалась в память навсегда. Сама она, ясное дело, в те далекие поры к спиртному еще не прикасалась, но хорошо запомнила, как взрослые дяденьки и тетеньки пили из пластиковых стопочек, закусывали принесенными из дому бутербродами. Со всех сторон ей протягивали конфетки. Улетали в небо упущенные кем-то разноцветные шары. Валялись под ногами их менее счастливые лопнувшие собратья. Мужчины тащили флаги и тяжеленные транспаранты, женщины — связки нелепо-огромных поролоновых гвоздик. Отовсюду неслись залихватские песни, то и дело заглушаемые призывами из громкоговорителей:

— Да здравствует Советский Народ, товарищи! Ура!

— Ураааааааааа, — соглашался советский народ.

Весело было. А потом все стало буднично. На демонстрации продолжали ходить лишь самые упорные идеалисты и начальники. К последним принадлежал Наташин папа — пусть не самая большая шишка, но для галочки обязан был посещать культурно-массовые мероприятия, к которым почему-то причислялась и демонстрация.

Из-за этого в деревню к Дружниковым они приехали лишь второго мая.

Лёшка тоже помнит этот день. Впрочем, в этом Наташа даже не сомневалась.

Сколько лет прошло, а стыд не утих и поныне.

Для нее это было делом принципа. Лёшка никогда не был ей нужен. Ей лишь хотелось выиграть пари, за которым ничего не стояло. Или нет. Наверное, пари здесь ни при чем. Гордыня заела. Как так — ее Лёшка, и вдруг женится?! И кого волнует, что Наташе он не нужен. Главное, что ему не может быть нужна никакая другая женщина, кроме нее.