В погоне за праздником

Он не отвечает, а она продолжает болтать и курить до самой двери, когда же дверь захлопывается, ее голос доносится изнутри.

Тихо, словно пугливое животное, подкрадываются сумерки. В деревеньке трейлеров зажигаются фонари. Становится прохладно. Я нахожу старую куртку Джона и набрасываю на плечи. В кладовке отыскиваю старую серую шерстяную зимнюю шапку, чтобы прикрыть замерзшую с непривычки без парика голову. Холод и мускусный запах мужниной куртки напоминают мне ту ночь, вскоре после свадьбы, зимой 1950 года. Мы жили тогда на Двенадцатой улице поблизости от бульвара Вест-гранд. Всю ночь шел дождь, температура падала. Около полуночи дождь прекратился, Джон и я с чего-то надумали прогуляться.

Холод пробирал до костей, но было так красиво – все покрыто густым слоем прозрачного, алмазного льда, как будто весь мир для сохранности поместили под стекло. Передвигались мы крошечными шажками, чтобы не поскользнуться. Над головой трещали и отрывались от столбов провода, фонарная лампа рухнула под грузом наледи на асфальт и раскололась с глухим “пум!”. Мы шагали и шагали под черным ломким небом, пронзенным звездами. Беспощадно яркий лунный свет на хрустальных домах вдоль бульвара. Мир казался хрупким, но мы были молоды и неуязвимы. Прошагали по меньшей мере милю до золотой башни Фишеров, сами не зная зачем, знали только, что должны туда добраться. В ту ночь мы вернулись домой весело возбужденные, волосы в блестящих искорках льда. Изголодались друг по другу. В ту самую ночь была зачата Синди.

Здесь и сейчас я слышу нарастающий треск сверчков и шорох гравия, когда мимо проезжает машина. Чую запах попкорна из чьей-то микроволновки. Почему-то в окружении стольких людей возникает чувство безопасности. Джон проснулся и что-то бормочет себе под нос. Кому-то гневно выговаривает. Я слышу, как он шепчет непристойности, угрозы врагам, обвинения. Всю нашу совместную жизнь Джон был тихим, пассивным человеком. Но с тех пор как начал терять рассудок, позволяет себе говорить вслух то, что давно хотел сказать. Постоянно читает кому-то нотации. И часто это происходит как раз в такое время суток. Солнце гаснет, а в Джоне вспыхивает гнев.

Вот он уже стоит в дверях фургона.

– Где мы? – спрашивает он громко, готовый к ссоре.

– Мы в Иллинойсе, – отвечаю я, зная, что последует дальше.

– Мы дома?

– Нет. Наш дом в Мичигане.

– Тогда что мы здесь делаем? – заводится он.

– У нас отпуск.

– Вот как?

– Да. И мы всем очень довольны.

Он скрещивает руки на груди.

– Нет. Я недоволен. Я хочу чаю.

– Чуть позже вскипячу. Я отдыхаю.

Он подсаживается ко мне за стол. С минуту молчит, затем:

– Как насчет чашечки чая?

– Обойдемся пока без чашечки чая.

– Почему?

– Потому что ты будешь всю ночь вскакивать в туалет.

– Черт побери, я просил чашку чая!

Наконец я бросаю на него грозный взгляд и произношу тем же приглушенным, но не сулящим добра тоном, какой он сам пустил в ход минуту назад:

– Не шуми. Вокруг люди живут. Почему бы тебе не подняться и не заварить чай? Ты же не калека.

– Может, я так и сделаю.

Ничего он не сделает. Думаю, он уже не знает, где в трейлере что лежит. Поэтому он остается за столиком, пыхтя от злости. Цена, которую приходится платить за то, что весь день он был слаще меда. Может быть, потому так хорошо себя вел, что был при деле. Обычно мы не одолеваем такие расстояния. Видимо, ему на пользу какое-то занятие.

– Как насчет чашечки чая? – спрашивает Джон, словно ему сию секунду пришла в голову новая мысль.

– Ладно, – говорю я. Поднимаюсь, кипячу воду, наливаю нам по чашечке чая.

Настала ночь, Джон – чудеса! – снова спит. Я, разумеется, не сомкну глаз, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Я еще не приспособилась к трейлеру, к тесноте раскрашенного в светло- и темно-коричневые полоски саркофага на колесах. Потому сижу наискось от боковой задней двери, в гостином уголке – он состоит из пластмассового столика и двух скамеек с клетчатыми валиками одна напротив другой. Здесь мы едим и играем в карты, а порой пытаемся уснуть – то есть я пытаюсь. Под рукой кухня с плитой на три конфорки (ими я больше не пользуюсь), крохотная микроволновка, раковина размером с тазик и мини-холодильник. Кровать, где спит Джон, сдвинута в самый конец трейлера, под заднее окошко. Она раздвижная, раскладывается в двуспальную. В шаге от нее – самый маленький в мире туалет, удобно для тех, кто, как мы, частенько поднимается посреди ночи. Есть еще одно спальное место, над кабиной водителя, но оно уже годами не используется, как и множество кладовок, шкафчиков и уголков для хранения того и сего. А в кабине два “капитанских кресла”, огромных, туго набитых, с регулируемым сиденьем – для водителя и для штурмана. Самые удобные сиденья во всем нашем хозяйстве, остальным до них далеко.