В погоне за провокаторами

На суде о своих делах я говорил только в таких рамках, в каких мог бы говорить в присутствии явных информаторов департамента полиции. Я был убежден, что ничего из того, о чем будет говориться на суде, не останется неизвестным в департаменте полиции. Поэтому я взял на себя все обвинение и не вмешивал в дело никого другого.

Все это, видимо, сильно раздражало суд, и он не скрывал ко мне враждебного настроения. Это явно сказалось в его приговоре.

Суд на меня все время производил вообще очень тяжелое впечатление.

С одной стороны, я ясно видел, как судьи жестоко ошибаются и как они не понимают дела, которым занимались, а между тем это были видные политические, общественные и революционные деятели.

Они с необычайным упрямством защищали абсурды и никак не могли понять, как их обманывает Стародворский.

С другой стороны, я видел, что Стародворский продолжает играть комедию и, для своей защиты, попытается обмануть и суд, и общественное мнение. Для меня не было, сомнения, что за спиной Стародворского находятся и деятельно работают опытные охранники, которые им руководят.

Судьи не могли не признать, что я был прав в целом ряде других обвинений, аналогичных с обвинением Стародворского, и никто из них не мог привести ни одного случая, где бы я ошибочно кого-нибудь обвинял.

Но тем не менее они продолжали говорить, что в деле Стародворского я ошибаюсь. Впоследствии они все должны были признать, что и в этом деле я был прав, а они позорно ошибались.

Незадолго до окончания суда я передал судьям записку, где формулировал свое отношение к делу Стародворского.

Приведу здесь из нее несколько строк.

«Почти год назад мной были опубликованы четыре документа, принадлежащие г. Стародворскому. Опубликовал я их исключительно потому, что все их считал и считаю до сих пор за документы, писанные г. Стародворским.

О подложности 1-го и 4-го документов не может быть речи, так как они не оспариваются и г. Стародворским.

Что касается документов № 2 и № 3, то, несмотря на протесты Стародворского, я их также не считаю подложными. Я их видел лично сам, при обстановке, не допускающей мысли о подделке, и мой взгляд на эти документы разделялся в то время тремя лицами, принадлежащими к нашей среде и заинтересованными лишь в одной правде. За это говорила мне серьезность и ультрасекретность путей, которыми я добыл свои документы, и то, что эти два документа получены мною одновременно среди сотен и тысяч других документов, в неподложностп которых невозможно и сомневаться, и то, что во все время моих аналогичных приобретений документов я ни разу подложных не получал.

При опубликовании документов я выслушал мнения многих революционных и общественных деятелей, многих шлиссельбуржцев, но ничьего согласия не требовал и сделал все так, как подсказывала мне совесть и мое понимание служения революционной борьбе. Я считал обязательным в наше страшное время со всей энергией бороться против всего, что я считаю отступлением в революционной борьбе, и думал и продолжаю думать, что какой бы шлиссельбуржец ни был, но кто взял в руки перо, чтобы написать что-нибудь вроде первого или четвертого документа Стародворского или второго и третьего документа, наперед должен знать, что всякий революционный суд безусловно оправдает опубликование таких «секретных» документов и осудит их авторов».

На последнем заседании суда, обращаясь к Стародворскому, я сказал ему:

— Припомните, Николай Петрович, мою просьбу в Петербурге. Я тогда просил вас уйти от общественной деятельности и обещал в таком случае не поднимать вашего дела. Вы дали мне слово и нарушили его, и вот почему я счел теперь нужным выступить против вас. Но я и теперь готов простить Вам вашу слабость в тюрьме и все то, что Вы делали после тюрьмы, но я не моїу Вам простить, что Вы здесь на третейском суде, перед судьями, сознательно говорили неправду. Вы знаете прекрасно, что Вы писали эти заявления. Этой неправды на суде я Вам простить не могу и заявляю Вам, что это позволяет мне очень дурно думать о Вас и в настоящее время.

На суде я избегал каких бы то ни было разговоров с Стародворским, кроме официальных — во время допроса.

Глава тридцать четвертая

Решение третейского суда — Отдельное мнение Носаря — Мой протест против приговора — Мои письма Мартову и Носарю

В июне 1909 г. третейский суд между Стародворским и мною, наконец, после чуть не годового разбирательства, был кончен, и нам было объявлено его решение.

В приговоре по моему адресу было высказано много упреков и много порицаний.

Вот несколько выдержек из приговора:

«По поводу требования суда дать ему возможность вступить в непосредственные сношения с лицами, доставившими ему документы, Бурцев категорически говорил, что перед всяким судом такого же или иного типа он будет вынужден к той же сдержанности».