Читаем В погоне за провокаторами полностью

В погоне за провокаторами

Стародворский обоих их обвинял в том, что они дали мне разрешение напечатать документы о нем и с моих слов распространяли в Петербурге обвинения против него. Специально Морозова Стародворский обвинял еще и в том, что про него он говорил, что он «путается с Герасимовым».

Шлиссельбуржцы Лукашевич[146], Шебалин[147] и С. Иванов, как об этом мне писал Морозов в письме от 24 ноября, пригласили его и Новорусского к Якубовичу и в присутствии Стародворского требовали назвать лицо, от которого он слышал о сношениях Стародворского с Герасимовым.

«Стародворский, — сообщал мне в том же письме Морозов, — уже и ранее грозил привлечь Новорусского к мировому и советовался уже «с юристом», который ему сказал, что за распространение в публике печатно или устно или за содействие в печатании слухов, позорящих репутацию человека, независимо от того, справедливы они или нет, виновный подвергается заключению на несколько недель за диффамацию, если слухи верны, и за клевету, если они ложны».

В своих письмах ко мне из России Морозов и Новорусский поддерживали меня в моих обвинениях Стародворского.

«Вы, — писал мне Морозов (9.II.1908 г.), — действовали во всем, как повелел Вам долг, а следовательно, и тревожиться душевно вам нет никакой причины. Поверьте, что нет ничего тайного, что рано или поздно не сделалось бы явным».

«В решении суда для меня нет сомнения, а все, что Вы сообщаете о Вашей постановке дела, убеждает, что Вы стали на совершенно твердую почву и совершенно правы, не идя навстречу усиленным попыткам Стародворского запутать дело, отвлекая внимание суда на посторонние для дела мелочи. Если что-нибудь ужасно (для меня) в этом деле, так это то обстоятельство, что отвергать, при современной огласке, существование напечатанных вами документов, это — отдавать себя в полную власть тех, в чьих руках они находятся, и которые при первой попытке уклониться всегда могут поставить альтернативу опубликовать их в подлинниках или действовать совместно, да и как можно бы было сделать подобный шаг, не обеспечив заранее у себя тыла? Меня охватывает ужас при мысли, что с такими документами департамент, в сущности, держит несчастного в руках и может требовать от него многого под угрозой их опубликовать».

Тогда же Морозов прислал мне записку «Для заявления в суде между Бурцевым и Стародворским». В этом заявлении он говорил, что никакого разрешения опубликовать документы я от него и от Новорусского не требовал, а если бы потребовал, то, конечно, ему дали бы.

В Петербурге после объяснений, бывших между шлиссельбуржцами по делу Стародворского, в газетах за подписью Лукашевича, С. Иванова, Шебалина, Ашенбреннера[148] и Попова[149] появилось их коллективное письмо.

В нем они заявляли, что обвинение Стародворского в сношениях с охранным отделением лишено всякого основания. Нападали они, собственно, на Новорусского и Морозова, но, конечно, они имели в виду главным образом меня, потому что все обвинения против Стародворского исходили от меня и я выступил открытым его обвинителем. Так это понимала тогда и публика.

…Суд по делу Стародворского тянулся пять-шесть месяцев. Он занял бесконечное количество заседаний.

Судьи допрашивали меня, допрашивали Стародворского, допрашивали свидетелей, разбирали документы.

Стародворский обвинял меня в клевете, легкомысленном отношении к его доброму имени, клялся и божился, что никогда не писал приписываемых мной прошений и, конечно, возмущался самым намеком на возможность обвинения его в сношениях с департаментом полиции.

Он много говорил о своих заслугах в революционном движении и о своем свыше двадцатилетием заключении в тюрьме. Решительно отрицал возможность существования двух документов, копии которых я опубликовал. Он напирал на то, что я не только не представил подлинников, но даже судьям не могу рассказать, при каких обстоятельствах и от кого я их получил.

Эти клеветнические, сфабрикованные документы, по его словам, я мог получить только из мутного полицейского источника.

На суде свидетелями были: Фигнер, Натансон, Лопатин, а в России по этому делу допрашивали: Анненского[150], Якубовича, Морозова, Новорусского, Венгерова[151], Бохучарского, супругов К. и др. В числе свидетелей в Париже, по моему указанию, допрашивался бывший посредник между мной и чиновником департамента полиции, доставлявший документы, живший в то время уже за границей, как эмигрант. Но, конечно, от этого свидетеля я потребовал, чтобы он не раскрыл личности того лица, кто нам доставлял документы. На некоторых заседаниях, на которых не мог присутствовать Стародворский, в качестве его додоверенного лица присутствовал его родственник Е. П. Семенов.