В погоне за провокаторами

С того времени, как я узнал о войне с Японией, у меня явилось намерение обратиться к Вам с просьбой о разрешении мне поступить в манчжурскую армию. Но я надеялся, что по случаю рождения Наследника Престола будут сокращены сроки и содержащимся в Шлиссельбургской тюрьме. Этим случаем я и хотел воспользоваться, чтобы подать свою просьбу. Желание воспользоваться общим применением манифеста обусловливалось у меня причинами морального характера, как следствие долголетнего совместного пребывания в тюрьме с другими товарищами по заключению.

Но в настоящее время я убедился, что ожидать сокращения сроков по вышеуказанному поводу нет более основания, все же остальные соображения перевешиваются у меня желанием вместе с другими русскими людьми оказать и со своей стороны содействие правительству в той тяжелой задаче, которую ей приходится выполнять в защите интересов нашей родины. Как бы ни была незначительна польза, которую я могу принести, но для государства будет уже та выгода, что не придется бесплодно тратить средства на мое содержание в тюрьме.

Посему я решился обратиться к Вашему Превосходительству с покорнейшей просьбой исходатайствовать для меня у Государя разрешение поступить в манчжурскую армию рядовым или добровольцем, как будет уместным.

Для меня это будет особая милость, за которую я на деле постараюсь доказать свою благодарность Государю; тем более, что я вполне ясно представляю себе ту громадную важность для всего будущего России того или иного исхода происходящей войны.

Я ничем, кроме своего слова, не могу уверить Ваше Высокопревосходительство в том, что не злоупотреблю Вашим доверием в случае, если Вы найдете возможным уважить мою просьбу. Но самый факт обращения с моей стороны с подобной просьбой уже налагает на меня нравственное обязательство не принимать в будущем никакого участия в противозаконной деятельности».

Но этого заявления Стародворский не подавал. Его в оригинале нашли в камере после его отъезда в Петербург, и Лопатин привез мне в Париж. Было ли в то время Стародворским подано другое аналогичное заявление на имя петербургского митрополита, как об этом я писал со слов Лопатина, трудно теперь сказать, но Стародворский это категорически отрицал.

Документы Стародворского, изданные мной отдельным листком, как оттиск из журнала «Былое», я сопроводил предисловием, которое в свое время вызвало сильные протесты Стародворского и суда.

В этом своем предисловии я писал следующее:

«Мы печатаем документы о Стародворском потому только, что в подлинности их у нас нет никакого сомнения. Все они сняты нами с оригиналов, писанных его рукой. Стародворский знает, что они в наших руках уже более года. Мы могли ожидать, что он уйдет с политического горизонта, постарается, чтобы его все забыли, хотя бы для того, чтобы его старым товарищам по долголетнему заключению и его новым друзьям по недоразумению не пришлось перестрадать ужаса, который должен овладеть ими при чтении этих документов. Ради них, а не ради самого Стародворского, мы не печатали этих ужасающих по своему значению документов человеческой души. Но за последнее время мы многое слышали о Стародворском: он занимается политикой, дает свое имя для политических органов, все еще считает для себя позволительным фигурировать в качестве шлиссельбуржца и, как таковой, печатает свои портреты на поглядение и восхищение всех грамотных людей, и с каким-то непонятным цинизмом снабжает собственные портреты автографом: «взявшись за гуж, не говори, что не дюж!», т. е. убивши жандармского полковника Судейкина, не валяйся в ногах у Дурново[141] и не кричи: «Ваше Высокопревосходительство! Подайте руку помощи!»

Стародворский сделал бы лучше, если бы сам издал свои прошения, которые в настоящее время вынуждены опубликовать мы, и добавил к ним многое недоговоренное и пропущенное.

Вот к этого рода своим воспоминаниям он мог бы приложить свой портрет и снабдить его автографом: не берись за гуж, когда не дюж!»

По поводу моего листка вскоре из России мне написал Морозов следующее:

«… Если у Вас, — писал он, — нет достоверных свидетелей о современных сношениях Стародворского с администрацией, берегитесь поднимать это обвинение! В Вашем предисловии, которое мне не особенно нравится, высказано только порицание Стародворскому за его шлиссельбургские дела, и нет ничего определенного о современных, этим и надо ограничиться».

Глава тридцать вторая

Приезд Стародворского за границу — Его открытое ко мне письмо в газетах — Мой ему ответ — Третейский суд между Стародворским и мной — Борьба Стародворского в Петербурге с Морозовым и Новорусским — Письма шлиссельбуржцев в защиту Стародворского — Свидетели на суде

После опубликования мной документов Стародворского он выступил в русских газетах с открытым ко мне письмом.