В погоне за рассветом

Облаченные в пурпурные одежды придворный мастер похоронных дел и его помощники, хотя они и привыкли видеть смерть в разных формах, очевидно, считали свою работу неприятной. Они огляделись, затем ушли, чтобы вернуться с какими-то мешками из черной кожи, деревянными лопаточками и швабрами. Затем они обошли все мои комнаты и прилегающую садовую территорию, отчищая и подметая швабрами останки и укладывая их в мешки. Когда они наконец закончили, мы вчетвером вошли и обследовали руины, но бегло, потому что повсюду стояла ужасная вонь. Зловоние складывалось из запахов дыма, древесного угля, горелого мяса и — непочтительно так говорить о красивых молодых покойницах — экскрементов, потому что в то утро я не дал девушкам возможности опорожнить желудки.

— Что же ты, интересно, сделал с huo-yao, — мрачно спросил мастер огня, — если он, воспламенившись, произвел такие разрушения?

— Мне казалось, что порошок надежно прикрыт крышкой глиняного горшка, мастер Ши, — сказал я. — Может, рядом оказалась искра?

— Должно быть, сильно нагрелся сам горшок, — заметил он, бросив на меня сердитый взгляд. — А ведь глиняный горшок гораздо более взрывоопасен, чем индийский орех или сахарный тростник. Если бедные девушки стояли рядом с ним в то время…

Я отшатнулся от иудея, не желая больше ничего слышать о бедных девушках. В углу, к своему удивлению, я обнаружил в полностью разрушенной комнате одну целую вещь. Это была фарфоровая ваза, только несколько осколков оказалось отбито у нее с краю. Когда я заглянул внутрь, то увидел, почему она уцелела. Именно в эту вазу я высыпал первую меру huo-yao, а затем налил туда воды. Порошок спекся в монолитный брикет, который почти целиком заполнил вазу и сделал ее невосприимчивой к повреждениям.

— Посмотрите-ка на это, мастер Ши, — сказал я, показывая ему вазу. — Huo-yao, оказывается, может и предохранять, а не только разрушать.

— Значит, сначала ты решил его намочить? — произнес он, заглянув в вазу. — Я мог бы и так сказать тебе, что порошок высохнет, превратившись в монолит, и станет совершенно бесполезным. Хотя, по-моему, я упоминал об этом. Однако, по-твоему, это ayn dav`ar [209]. А ведь принц прав: Марко Поло во всем хочет убедиться на собственном опыте…

Я не слушал ворчание мастера огня, потому что в моем мозгу зашевелилось смутное воспоминание. Я вытащил вазу в сад, отыскал среди отмытых до белизны камней, окружавших клумбу, один и воспользовался им в качестве молотка, чтобы разбить фарфор. Когда отлетели все осколки, у меня в руках оказалась тяжелая серая глыба в форме вазы из спекшегося в монолит порошка. Я внимательно осмотрел ее, и воспоминание стало четким. Ну конечно, хурут! Я вспомнил, как монгольские женщины в степи раскладывали на солнце бурдюки для молока, чтобы те высохли и стали твердыми, а затем делали шарики, которые хранились долгое время, не слипаясь между собой. В любой момент из них можно было срочно приготовить пищу. Я снова поднял камень и стучал по глыбе huo-yao до тех пор, пока не отбил несколько кусочков; по размеру и внешнему виду они напоминали рассыпанный мышиный помет. Я осмотрел их, потом снова подошел к мастеру огня и неуверенно произнес:

— Мастер Ши, взгляните на это и скажите мне, если я ошибаюсь.

— Ошибиться трудно, — ответил он с презрительным смешком. — Это мышиное дерьмо.

— Это катышки, которые удалось отколоть от глыбы huo-yao. Мне кажется, что в этих шариках содержатся в твердом состоянии и правильной пропорции все три составляющих порошка. И поскольку он теперь сухой, то может воспламениться, как…

— Yom mekhayeh! [210] — воскликнул он охрипшим голосом на своем родном языке. Очень, очень медленно иудей поднял катышки с моей ладони и положил на свою, затем низко склонился над ними и снова хрипло что-то произнес, но уже на языке хань: я узнал несколько слов вроде «hao-jia-huo», что было выражением удивления; «jiao-hao», означавшее восхищение; и «chan-juan» — так обычно в Китае восхваляют красивых женщин.

Неожиданно мастер Ши начал метаться по разрушенной комнате, пока не нашел все еще дымящуюся щепку. Он помахал ею, чтобы она разгорелась, и побежал в сад. Мы с Чимкимом последовали за ним, повторяя: «Только, пожалуйста, будьте осторожны!» Мастер огня прикоснулся горящим концом к катышкам, и они, ярко вспыхнув и зашипев, исчезли, совсем как порошок.

— Yom mekhayeh! — снова выдохнул мастер огня, затем повернулся ко мне и, вытаращив глаза, пробормотал: — Bar mazel! [211] — После этого он обратился к принцу на ханьском языке: — Mu bujian jie.

— Старая поговорка, — пояснил мне Чимким. — «Глаз не видит собственного века». Я так понимаю, что ты открыл нечто совершенно новое о воспламеняющемся порошке, новое даже для опытного мастера огня.

— Ничего особенного, так, просто кое-что пришло в голову, — скромно сказал я.

Мастер Ши стоял, уставившись на меня глазами, похожими на блюдца, тряс головой и бормотал что-то вроде «khakhem» [212]и «khalutz» [213]. Затем он снова обратился к Чимкиму: