Я пристроился прямо за главным алтарем, откуда все было прекрасно видно. На алтаре стоял большой портрет, обрамленный белыми и красными цветами, – Арсалан Бапу, местный святой. Около меня набожный человек лет пятидесяти, тощий как гончая, уже предавался молитве, я украдкой бросал на него неловкие взгляды. Над алтарем на ветру хлопал большой флаг корпорации
Как только я поднялся на борт ялика, семь жрецов с поблескивающими в огнях черными волосами начали интонировать громкое гулкое “Ом-м-м-м-м-м-м”[1017]
, а я полностью растворился в этой невероятно живописной сцене, разворачивающейся передо мной. Огромные зонты яркой расцветки, каждый около 2,5 м в диаметре, выстроились вдоль берега, около двадцати с одной стороны от гхата, около тридцати с другой. Более тысячи зрителей уже собрались на берегу, на реке находилось еще примерно пятьсот – лодки так плотно прибились друг к другу, что девочка, продающая лампады, легко перескакивала с одной на другую. Служители прекратили пение и начали дуть в раковины, поворачиваясь на восток, север, юг (в честь других божеств) и, наконец, на запад (чествуя солнце). Равид объяснил, что звук раковин призван служить отголоском пению “Ом”. Затем они подняли семисвечные канделябры, символизирующие мировую иерархию видов, и вновь начали петь, на этот раз в другом ритме. Закончив эту часть церемонии, они подняли свои гипертрофированные веера, похожие на павлиньи перья, только с кисточками и сделанные из коровьих волос – как объяснил Равид, это отгоняет ос и мух, а также болезни и бактерии. Затем они опять проделали свои четыре поклона, призывая Вишну, а затем Шиву.Поверх очередной волны “Ом-м-м-м-м-м”, менее слаженной, чем преж де, поднялся трезвон колокольчиков, а священнослужители запели гимн миру на Земле “Ом Шанти”, затем старший жрец бросил цветы в темную воду в качестве последней дани множеству богов, солнцу, луне, планетам и звездам, и церемония на этом закончилась. Толпа начала рассеиваться, и мы тоже отплыли, направившись вверх по течению в сторону тлеющих погребальных огней, добавляющих своим насыщенным красным дополнительный оттенок к вечерней атмосфере. Около берега вся вода была усеяна человеческим пеплом и кусочками костей. Было уже почти восемь, и ближайшие гхаты по большей части опустели, остались только случайные бродячие животные, рыщущие в поисках поживы.
В недавнем романе Джеффа Дайера рассказчик раздражен ритуалом, который я только что наблюдал своими глазами: “Не нужно было быть слишком разборчивым, чтобы понять: в этом показном ритуале не осталось ничего живого – просто светомузыкальное шоу на потребу туристам. Весь смысл, который ему полагалось бы иметь, давно выветрился – не то вчера, не то бог весть когда. А может, это происходило прямо сейчас, у нас на глазах”.[1018]
Хоть я и не отрицаю того, что туристы могли отправиться ко сну счастливые, но совершенно не проникшиеся смыслом того, что видели, я ощутил подлинное благоговение среди самих участников празднества. Как и на празднествах летнего солнцестояния в Куско или шумных толпах, осаждающих Стоунхендж и даже в маленькой кучке путешественников, наблюдающих затмение на льду Антарктики, чувство благоговейного трепета, даже с легкой примесью страха, заполняло воздух, пока воздавались почести силам, дарующим жизнь и смерть.