В погоне за Солнцем

– Это красивые инструменты, но мы не знаем, как ими пользоваться. Было сделано два набора – один для Пекина, другой для Пинъяна. Этот – из Пинъяна.

Тогда Риччи все понял. Пиньян находился на тридцатишестиградусной широте, а инструменты никто не перенастраивал. Они служили лишь магическими объектами. Постепенно Риччи понял, что часть астрономических знаний пришла в Китай от арабов, так что Китай получил свое предварительное знание о Птолемеевой системе из того же источника и примерно в то же время, что и Европа. На возрождающемся Западе эта информация была принята с энтузиазмом и активно усваивалась, а в Китае, где наука не считалась путем к лучшей жизни или к лучшему правлению (в отличие от ценности астрологии как источника предсказаний), она не входила в список поощряемых занятий[196].

Риччи сделал очень много, чтобы рассеять подобное невежество, но его учению по-прежнему оказывалось значительное сопротивление. Только через три года после смерти Риччи, когда Китайская астрономическая коллегия серьезно ошиблась при прогнозе затмения, император выпустил указ, который требовал привести календарь в соответствие с реальностью и перевести европейские работы по астрономии на китайский язык. Однако почти в это же время Китай пал под нашествием маньчжуров, страна пришла в хаос и вновь закрылась для внешних воздействий. Но даже столь изолированная страна еще в XVIII веке восхищала многих европейцев как процветающая и изысканная цивилизация. Первое прозаическое сочинение Сэмюеля Джонсона (1733) сообщает о китайцах – они “превосходно, в полной мере подготовлены во всех науках”[197]. Но полностью китайская астрономия соединилась с общемировой не ранее чем в 1850 году.

Сегодня Императорская обсерватория в Пекине имеет собственную станцию метро.

Глава 8 Башня Султана

Встань! Бросил камень в чашу тьмы восток:

В путь, караваны звезд! Мрак изнемог.
И ловит башню гордую султана
Охотник-солнце в огненный силок.

Омар Хайям, “Рубаи”[198]

И когда покрыла его ночь, он увидел звезду и сказал:

“Это – Господь мой!” <…> Когда он увидел месяц восходящим, он сказал: “Это – Господь мой!” <…>

Когда же он увидел солнце восходящим, то сказал:

“Это – Господь мой, Он – больший!”

Коран[199]

Вдалеком 1959 году прозаик и культуролог Артур Кестлер выпустил книгу The Sleepwalkers (“Лунатики”) – незаурядную историю развития науки. Его вывод о вкладе исламской цивилизации в астрономию звучит довольно сурово. Арабы, пишет Кестлер, были посредниками, хранителями и переносчиками [грекоиндийского] наследия. Собственной научной оригинальности и творчества у них почти не было. За те века, что они единолично сторожили попавшее к ним сокровище, они никак его не использовали. Они усовершенствовали календарную астрономию, сделали великолепные планетные таблицы, дополнили и разработали Аристотелеву и Птолемееву космологии, импортировали в Европу индийскую систему счисления с нулем, функцию синус и алгебраические методы, но они не продвигали теоретическую науку. Большинство ученых, которые писали на арабском, были не арабы, а персы, евреи и представители несторианства (религиозное учение, близкое к христианству). А к XV веку научное наследие ислама практически полностью перешло к португальским евреям[200].

Комментарии Кестлера справедливы, но они не принимают в расчет того факта, что в европейские Темные века любое сохранение – если обозначить этим словом исламский вклад – само по себе имеет большую ценность. Просто сохранять знание было чрезвычайно важным, в том числе и для солнечной астрономии. Крупный бельгийско-американский ученый Джордж Сартон (1884–1956) делит свою пятитомную “Историю науки” на полувековые отрезки, сопоставляя с каждой центральную фигуру. “История” начинается в 450 году до н. э. с Платона, следом идут Аристотель, Евклид и Архимед. Но с 750 года н. э. прослеживается непрерывная линия арабских и персидских ученых – Джабир, аль-Хорезми (который разрабатывал календари, определение солнечного положения, сферическую астрономию, вычисление затмений), ар-Рази, аль-Масуди, Абу-л-Вафа, аль-Бируни и Авиценна, – заканчивающаяся Омаром Хайямом (1050–1100).