В погоне за «старым соболем»

— Почему. Задача-то у нас у всех одна, и в принципе неважно, кто его обезвредит — москвичи или ленинградцы.

— Я придерживаюсь того же мнения, Семен Максимович. Давай уточним обстановку. Где сейчас может находиться Рендич?

— Скорее всего, в Москве. Там у него надежная конспиративная квартира.

— Почему же он не продолжал знакомство с Изотовым, а пошел на кражу и, тем самым, в какой-то степени рассекретил себя?

— Это был вынужденный ход. Изотов решил отдать саблю в Оружейную палату. Естественно, что похитить ее оттуда для Рендича не представлялось» возможным.

— Что же Рендич предпримет? Заляжет на дно, будет искать каналы, чтобы отправить саблю по назначению, или попытается уйти за кордон? — спросил комиссар.

— Но он еще должен предупредить связника. Крутиков уже в третий раз посещает кладбище. Кроме того, последний радиоперехват шифровки «Викинга» позволяет судить о том, что его группа активизировалась. Он поверил в гибель Чеплянского. Я беседовал с Надеждой Адамовной. Она долгое время проработала в Эрмитаже. Недавно ее посетила одна особа, которая представилась сотрудницей музея из Пскова, но, как выяснилось позже, в краеведческом музее Пскова такая не значится.

— Чем порадуют дешифровальщики?

— Пока безрезультатно, товарищ комиссар. Почерк радиста тот же, но шифр очень сложный.

III

В один из апрельских дней к ленинградскому военному кладбищу подошел высокий темноволосый мужчина средних лет с чемоданчиком. Он неторопливо проследовал меж рядов красных пирамидок, отчетливо выделявшихся на фоне густо-зеленой травы. Мужчина остановился возле гранитного памятника в самом углу кладбища, раскрыл чемоданчик, положил три алые гвоздики на мраморную плиту и направился к выходу.

Угрюмова арестовали на вокзале. Заметив, что за тиром установлено наблюдение, он решил покинуть город. Дмитрий Павлович скрылся через запасную дверь тира, заскочил к себе на квартиру. Взял деньги, наган и фотографию. Справедливо полагая, что за саблей он может явиться позже, Угрюмов отправился на вокзал. Он не знал куда ему ехать. «Может, просто показалось,— успокаивал он себя,— а если действительно следят, значит это судьба. Видно, на роду мне написано от рук чекистов помереть».

Алябьев внимательно рассматривал обнаруженные при задержании предметы: наган, овальную пожелтевшую фотографию, наклеенную на плотный картон. Перелистал документы.

— Что же вы, Сидоркин, не имеете разрешения на хранение огнестрельного оружия, а таскаете с собой наган?

— Остался с гражданской войны,— чуть осипшим от волнения голосом произнес задержанный.

— Давайте начнем наше знакомство с того, что вы назовете свою подлинную фамилию,— произнес Алябьев.— Думаю, что для подтверждения личности Лжесидоркина приглашать уроженцев из села, где родился и проживал настоящий хозяин документов, мы не будем?

— Ваша взяла,— усмехнулся задержанный.— Я — Чекмарев Сергей Иванович. Бывший поручик,

— Мы сняты на этой фотографии?

— Так точно.

— Документы Сидоркина, надо полагать, вы позаимствовали у красноармейца, убитого в бою?

— Все равно не поверите!

— Смотря чему. Но предупреждаю — я привык верить правде! А вы ее упорно избегаете. Боитесь как будто.

— Ничего я не боюсь,— вспылил Угрюмов,— ну был поручиком, воевал, заблуждался, решил покончить с прошлым и начать новую жизнь.

— Я чувствую, Сидоркин-Чекмарев, мы с вами до рассвета засидимся, выявляя истину. А Гаврин Филлип Тихонович, давнишний ваш знакомый, убеждал нас, что вы человек решительный и прямой.

— И до Фильки добрались. Сноровисто работаете, ничего не скажешь. Да. Я — Угрюмов Дмитрий Павлович, подполковник. Воевал против Советов, в чем признаюсь и не раскаиваюсь. Все. Точка.

— Точку еще рано ставить, Дмитрий Павлович. Где Рендич?

— Не знаю, кто такой, и знать не желаю.

— Предположим. И с Туровским вы не знакомы?

— Нет, впервые слышу эту фамилию.

— Задержанный нами Чеплянский утверждает, что видел вас вместе. Я сейчас приглашу Чеплянского?

Заметив удивленное лицо Угрюмова, Алябьев улыбнулся:

— Рендич вас неточно информировал. Станислав Адамович находится у нас. Хотите убедиться?

— Не стоит. Я действительно знаю Рендича-Туровского. Более того, он мой фронтовой товарищ. Больше я ничего не скажу, хоть изжарьте на сковородке.

— Объясните, что вы делали на военном кладбище?

— Скорбел о покойниках.

— Но это не помешало вам предупредить связника об опасности.

Угрюмов отвернулся, чувствуя острое покалывание под левой лопаткой и стараясь не показать нахлынувшей слабости, прикусил губы до крови.

— Зря вы со мной возитесь,— прошептал он.— Шлепните, и делу конец.

— Скажите, Угрюмов, на фотографии рядом с вами жена и сын?

Дмитрий Павлович кивнул.

— Где они теперь?

— Жена умерла, а сын, в лучшем случае, попал в детдом.

— И вы не пытались его разыскать?

— Бесполезно. Сами знаете почему.

— Не понял! — удивился Алябьев.

— А что тут понимать. Разве в девятнадцатом, когда Юденич напирал, чекисты детей-сирот по городу не собирали?