В погоне за Зверем

Я уже говорила, что во мне нет жалости к слабым, но в тот момент в груди что-то сжалось и больно кольнуло. Сердце? Нет. Я ещё слишком молода, чтобы оно у меня барахлило. Скорее всего, это сострадание к ближнему. То самое сострадание, которое я вытравила из себя ещё будучи юной девушкой. Я тоже потеряла родных мне людей. Всю мою семью убили в далёком двадцать первом. Отца, мать, беременную сестру, её мужа и младшего брата. Он, кстати, тоже был не старше Тоси. Их больше нет в моей жизни, но они остались в моих воспоминаниях и ночных кошмарах. А ещё осталось чувство вины. Если бы мама так долго меня не искала в тот день, они бы спаслись или … ? Или такой исход был неизбежен? Всегда гоню эти мысли прочь, но они возвращаются и с каждым разом чувство вины становится ещё более невыносимым.

Вот поэтому, глядя на Лясина, я жалела его, ведь отлично понимала, с какой болью ему предстоит жить все оставшиеся годы. И какие кошмары будут мучить его по ночам. Он навсегда застрянет в одном-единственном дне, проживая его снова и снова… пока его сердце не устанет биться в груди.

Мне не пришлось ничего говорить Шумскому. Он сам всё понял: друга надо подготовить, прежде чем везти на опознание.

Женя подошёл к Михаилу и, положив ему на плечи руки, медленно развернул к себе.

– Миш, давай мы съездим, посмотрим что и как, а ты пока здесь подождёшь. Хорошо?

Тот, уставившись на Шумского, замотал головой.

– Настя сегодня умерла. Мне надо Тосю обнять. Понимаешь? Обнять. Одни мы с ней остались, – прошептал Миша.

Лясин смотрел на друга, но будто не видел его перед собой. Настолько пустыми становились его глаза. Где-то глубоко в душе, до него наконец стало доходить что произошло, но измождённое сознание всё равно продолжало цепляться за остатки догорающей надежды. А вдруг это не Тося? А вдруг они ошиблись? А вдруг… ? И ещё сотни таких «вдруг» поглощали рассудок Михаила, искажая грани реальности. Он на глазах сходил с ума. И уже в какие-то считанные секунды попытался освободиться. Отталкивая в сторону Гончара, вырываясь из рук друга, Лясин рвался к Тосе и вопил, словно раненый медведь:

– Нет! Неееет! Тося!

Реальность с головой накрыла его. Худенький очкарик, обезумев от горя, всё-таки вырвался и выбежал в коридор, где его не смогли скрутить трое мужчин. Лясина хватали, пытаясь затащить в камеру, правда, уже ни как арестованного, а как душевнобольного. Шумский бросился вызывать врача, опасаясь, что тот что-нибудь с собой сделает. Убитый горем отец и вдовец начал биться головой о стены.

Я с ужасом наблюдала за происходящим. Нужно было ехать на труп, Доронин уже забегал сообщить, что машина ждёт, а в отделении сумасшедший дом. Несколько здоровых мужиков не могут угомонить интеллигента-учителя. Жанна, испугавшись криков, шмыгнула за дверь, плотно закрыв её. И я понимаю Новикову, сама бы последовала за ней. Вопящий гам в коридоре дезориентировал, оглушая до боли в перепонках и рождая в голове желание достать пистолет и пальнуть пару раз в воздух, чтобы этот дурдом прекратился.

И когда мои пальцы потянулись к кобуре, из дальнего кабинета вышел мужчина в форме НКВД. Он быстрым шагом подошёл к копошащимся милиционерам. Те, ещё только заметив приближающегося сотрудника наркомата, сами отскочили от Лясина. Не теряя времени на разбирательство «кто-что-почему», он одним ударом в челюсть вырубил разбушевавшегося учителя.

– В камеру его, – спокойным голосом приказал заочно знакомый мне Маслов.

То, что передо мной стоит стукач Маслов я не усомнилась ни на йоту. В Заболотинске был только один начальник НКВД и это капитан Маслов. Правда, мои представления о нём существенно отличались от реальности. Да и вообще, как мы представляем себе доносчика? Мерзким человечком. Толстеньким, лысеньким мужичком с заплывшими свиными глазами? Или скользкого типа похожего на ползучего гада? В любом случае мерзота она и в Африке мерзота, на одно лицо, но вот Маслов воочию не производил впечатление такого гадливого и мелочного мужичка.

Это был высокий широкоплечий мужчина. Шатен с зелёными глазами, прямым носом и тонкими губами. Квадратный подбородок с ямочкой завершал образ чертовски красивого мужчины. О, я забыла про недельную щетину. Вот она-то и придавала его лицу неотразимые четкие мужские линии. Маслову бы в кино играть героев-любовников, а не строчить доносы на соперника.

«Дааа…», – протянула я мысленно, пробегая удивлённым взглядом по капитану.

Шумский и Маслов стоят друг друга. Оба красавцы, аж загляденье! Но вот абсолютно разные по характеру. Женя импульсивный, честный, добрый. Маслов… по его доносам я сделала вывод, что он беспринципный мерзавец. А жаль… Такой мужчина и ненадёжный. Даже Паша с ним не сравнится. У моего любовника хотя бы есть эмоции. Та же самая ревность. А в глазах Маслова самое страшное из всех чувств на земле – равнодушие. Хоть подыхай у его сапог, он просто переступит через тебя и пойдёт дальше, не обернувшись.