В поисках анаконды

Эстасьон… Мы прибываем сюда в проливной дождь, когда уже давно стемнело. Несколько дощатых строений на скалистом карнизе борются из-за места с узкой дорогой; так и кажется, что они сейчас обрушатся в тысячеметровую пропасть, на простирающуюся внизу равнину. Хозяин встречает нас широкой улыбкой своей лоснящейся луноподобной физиономии. Доски пола в ужасе скрипят, потрясенные столь многолюдным вторжением, тонкая стеариновая свечка, воткнутая в бутылку из-под рома, виновато моргает, бросая робкий отсвет на скудную обстановку. По жестяной крыше яростно барабанит тропический ливень, а мы жадно набрасываемся на густой суп из маниока и зеленых бананов. На столе появляются наполовину опустошенная бутылка рома и стакан. Настроение поднимается. «Вот бы показать все это в кино!» — говорит кто-то. И тут я вспоминаю керосиновую лампу у входа, которая наперекор дождю старается немного потеснить ночной мрак.

Плакаты: мадонна, рекламирующая освежающий напиток, Христос, призывающий курить какие-то особенные сигареты. Неугомонный попугай. Хозяин дома, члены экспедиции — я перехожу от одного объекта к другому, вооружившись своим аппаратом и керосиновой лампой… Уже далеко за полночь мы развешиваем вдоль и поперек гамаки и засыпаем под гул дождя».

На четвертый день, после головокружительного спуска из Эстасьон, мы очутились в настоящем тропическом климате — вечнозеленый влажный лес, тут и там клочки посевов сахарного тростника и банановые посадки.

В одном месте навстречу нам с бешеной скоростью пронесся, едва не задев, автомобиль. На его заднем сидении лежал телеграфист из Пуэрто-Умбриа. Он был смертельно ранен несколькими пистолетными выстрелами; его везли в больницу в Пасто.

Сразу после Пуэрто-Умбриа двое полицейских остановили нас и попросили подвезти. Они были вооружены до зубов — охотились за убийцей, но, кажется, без особенного энтузиазма.

Затем к нам подсел еще один пассажир — линейный надсмотрщик телеграфного ведомства. Он сообщил, что связь прервана. Причина? Кому-то понадобился провод, и он отрезал с полсотни метров…

Под вечер мы добрались до Вильяфлор, на берегу реки Путумайо. Здесь дорога кончалась, и на следующее утро мы пересели на длинную — двенадцать метров! — лодку, которая понеслась вниз по бурной реке со скоростью глиссера. За этот день мы доплыли до Пуэрто-Асис. А здесь экспедиция пополнилась еще одним членом. Это был негр Лино Киньонес, которого мы наняли в качестве повара и «мужской прислуги», — рослый веселый парень, любитель петь и играть на гитаре. За все путешествие мы только один раз видели Лино унылым — когда кто-то проломил сапогом деку его гитары. Впрочем, Олле, наш звукооператор, мастер на все руки, ухитрился с помощью клея и фанеры починить инструмент. Получилось не очень красиво, но звук был в полном порядке, и Лино снова повеселел!

Еще день спустя число участников экспедиции выросло до восьми, причем этот восьмой участник отличался от остальных в первую очередь своим цепким хвостом. Мы назвали его Лáбан (Дылда). Это был детеныш обезьяны-ревуна, ростом не больше кошки. Хорошеньким его никак нельзя было назвать — ревуны далеко не самые красивые из детей господних! — зато он был на редкость веселый, обладал довольно ярко выраженным характером и немалым умом. Наконец, у Лабана был свой богатый язык, который мы со временем научились хорошо понимать.

Нашли мы Лабана в поселке, около которого причалили, чтобы купить бананов. Он был привязан к столбу, веревку затянули слишком туго, и бедный малыш выглядел очень несчастным. Крохотное тельце покрывала свалявшаяся шерстка, в которой кишели насекомые. Хвост, спина и коленки совершенно облезли. Я выменял Лабана на финку — главным образом из сострадания. Правда, Торгни с самого начала задумал, что в фильме будет участвовать обезьяна — но не такое чучело!

Первым делом мы вымыли Лабана и вывели всех насекомых. Эта процедура явно ему не понравилась — он жалобно кричал и пытался укусить нас. Зато когда мы вытерли Лабана насухо, он сменил гнев на милость, и мы впервые услышали тихое ворчание, которым он выражал хорошее настроение. Купание сделало из него чуть ли не красавца: рыжая шерстка заблестела, стала пушистее и даже как будто гуще, скрыв худобу обезьянки.

Разумеется, кончилось тем, что Лабан стал одним из героев нашей картины. Освобожденный от веревки, он благодаря хорошему уходу и питанию быстро превратился в приветливое маленькое существо. Все члены экспедиции прониклись к нему отеческим чувством, а Торгни не мог и мысли допустить, чтобы какая-нибудь другая обезьяна заняла место Лабана в фильме.