В поисках белой ведьмы (1978)

Я прижал ее к себе, и мы упали на гору мехов. Где бы ни соприкасались наши тела, огонь пронизывал нашу плоть. «Это новое ощущение», — подумал я, но эта мысль тут же выгорела из моего черепа. Платье как бы само звало меня освободить от него ее прекрасное тело. Ее ноги были прохладные и гладкие, но внутри их пылал огонь. Серебристый пушок внизу ее живота не был похож на человеческий, как и никакая другая часть ее распростертого тела, лежащего передо мной в свете свечей, как груда белого снега с рубиновым пятном рта, двумя алыми звездами на грудях и розовой пещерой во льду. Она не была девственницей, однако, как у какой-нибудь молодой богини в легендах, ее невинность, казалось, вернулась к ней специально для меня. Но она, похоже, была искушенной.

Голова Рессаверн откинулась назад. Она вручала мне себя с молчаливым диким наслаждением, ничего больше не отрицая.

Ее ненакрашенные ресницы были изящного платинового цвета. Я коснулся ее глаз губами и ощутил солоноватый привкус. Я спросил ее, почему она плачет.

— Потому что этого не должно было случиться между нами.

Многие женщины говорят так, утомительно стеная при этом, но с ней было иначе.

— Это должно было произойти, — сказал я. — Ресса, мы с тобой похожи и нравимся друг другу, ты и я.

— Да, — сказала она.

— А что ты имеешь против? Потому что мы пришли в этот мир через одну и ту же дверь, что мы брат и сестра? Неважно. У нас разные отцы. Кроме того, это слишком дикий взгляд на жизнь, чтобы помешать маленькому кровосмешению. Или, может, мне надо предположить, что ты воспитывалась среди дикарей? По-моему, тебя обучала Джавитрикс.

Ее слезы высохли. Ее глаза, которые я видел минуту назад ослепленными удовольствием, теперь снова превратились в огромные опаловые диски, непроницаемые, но проникающие повсюду.

— И еще, — сказал я, — кто узнает, после того как мы покинем эту волшебную гору — твою родину?

— Нет, — сказала она. — Покинешь ты, а я остаюсь.

— Ты пойдешь со мной, — сказал я. — Ты же знаешь, что не позволишь мне путешествовать одному.

— Позволю.

— Я испрошу тебя у старой леди, — сказал я, пытаясь пробиться сквозь эту тень, легшую на ее лицо, как надвигающаяся ночь. — Я встану на колени перед твоей Карраказ…

— Нет, — прервала она, и ее сильные, тонкие пальцы впились в мои руки. — Не ходи к ней теперь.

«Она боится, — подумал я. — Она считает, что предала колдунью тем, что легла со мной в постель, и будет наказана. Это уже слишком для нашей милой матушки».

— Пока я рядом, она не причинит тебе вреда, — сказал я.

Глаза Рессаверн вспыхнули. И я увидел, что это был гнев. — Ты не дурак, — сказала она, — так и не глупи. То, что я говорю тебе, это пророчество, предостережение. Оставь остров и живи своей жизнью где-нибудь вдали. Забудь о том, что сейчас было между нами, и о своих поисках Карраказ. — Ее гнев опал, и она мягко произнесла:

— А теперь пусти меня.

— Я не закончил с тобой, — сказал я.

— Но я закончила с тобой, Зерван. Да, в этом есть и моя вина, что мы здесь. Я признаю, ты — мой победитель, и я уступаю тебе. Но теперь все. Ты не заставишь меня сопротивляться. Ты не знаешь женщин с этой горы.

Этот спор заставил меня снова возжелать ее. Она не стала особо сопротивляться, а только когда я вошел в нее, застонала. Изгиб, где встречаются ее плечо и горло, источал аромат каких-то незнакомых цветов, сильнее, чем апельсиновый цвет. На секунду моя голова наполнилась светом, затем тьмой, и последний завершающий удар был похож на удар ножа в мое сердце.

В эту ночь я видел во сне своего отца. Тогда я правильно понял его приход. Это было всего лишь еще одно зазубренное лезвие, подобранное в холодном рассвете, что разбудило меня одного в том месте.

Как же хорошо я помню этот сон, как если бы он был реальностью, воспоминанием, чем, возможно, он и был на самом деле; или он был фрагментом какой-то другой жизни, где среда обитания была иной.