В поисках божественной обители

Возвращаясь домой после того, как пали неприступные стены Трои, его корабль попал в шторм. Идоменей поклялся, что если останется в живых, то принесет в жертву Посейдону первого встречного. Этим первым встречным оказался его сын, который вышел приветствовать и поздравить с победой вернувшегося домой отца. В некоторых версиях мифа Идоменей убивает сына, в других он ищет возможность не выполнять свое обещание. Но в любом случае его землю поражает чума. Разгневанные соотечественники отправляют Идоменея в изгнание.

Мотив человека, который импульсивно и эгоистично заключает сделку с дьяволом, содержится во многих мифах и легендах. В первую очередь вспоминается сказка братьев Гримм «Девушка-безручка». В ней отец девушки, положившись на волю судьбы, заключает сделку с дьяволом, обещая отдать все, что находится у него за домом. За домом оказалась его дочь. С точки зрения мифа, встреча с дьяволом – это столкновение с архетипической Тенью, со всеми присущими ей мрачными и зловещими порывами. Есть такая поговорка: мне встретился враг – им оказался я.

Сколько родителей положили детей на алтарь своих нереализованных амбиций? Насколько часто стремление к успеху заставляет взрослого человека приносить в жертву своих детей? Или, как чаще бывает, нахлынувшая волна амбиций, гордыни или тщеславия заставляют взрослого принести в жертву своего «внутреннего ребенка»; неужели его травма делает мир чище, наполняя воодушевляющей перспективой? Каждый из нас проживал образ Идоменея, оставаясь у «разбитого корыта».

Истинны все версии мифа.

МАРСИЙ

В первой главе книги я рассуждал о «фаустианской» стадии жизни, о том времени, когда думал, что могу сложить из груды кирпичиков знания храм достоверной науки, в котором можно было бы видеть всех лучезарных богов. Но мы очень хорошо знаем, что случилось с Вавилонской башней.

Спустя много лет, обучаясь в Институте Юнга в Цюрихе, я часто прогуливался у стен Кунстхауса, муниципальной галереи искусств. И не раз ловил себя на том, что возвращаюсь, чтобы постоять перед одной античной статуей. Я вспоминал размышления Фрейда, стоявшего перед «Моисеем» Микеланджело, о том, как этот образ воплощал влечения и противоречивые порывы психики Фрейда, какую роль он играл в драматизации вечного конфликта между Ид и Супер-Эго. Когда эта античная статуя стала мне сниться, я понял, что для меня она имеет особый смысл. Она затронула меня намного глубже, чем я осознавал.

Я почитал кое-что и о самой скульптуре и об истории образа и узнал, что меня так привлекла к себе римская копия более ранней греческой статуи сатира Марсия. Согласно Пиндару, богиня Афина сотворила флейту. Очарованный звуками флейты, Марсий жаждал на ней сыграть, рискуя навлечь на себя неудовольствие богини. Какое-то время он прекрасно играл на флейте, веселя местных жителей, фригийцев. Те с восторгом стали его уверять, что сам Аполлон не сыграл бы лучше на своей лире. Марсий безоговорочно поверил молве.

Это была очень серьезная его ошибка. Он не обратил внимания на отношения богов, которые разыгрывают не только драму «основ», но и драму «ограничений». Только человеческие порывы, только hamartia – искаженное человеческое видение, связанное с гордыней, заставляют нас забывать об ограничениях наших возможностей, обусловленных конечностью всего земного.

Поведение Марсия заставило Аполлона разгневаться, и он вызвал сатира на состязание, победитель которого мог наказать побежденного по своему усмотрению. В качестве судей Аполлон пригласил муз. Состязание состоялось в Дельфийском хорале. Оно не выявило победителя, так как оба инструмента покорили муз. Тогда Аполлон воскликнул: «А ну, попробуй сделать на своей флейте то же, что сделаю я. Перевернем свои инструменты и будем сразу играть и петь». Марсию нечем было ответить на этот вызов, так как с флейтой такое сделать невозможно. Аполлон же, перевернув лиру, запел такие прекрасные гимны в честь Олимпийских богов, что музы не могли не отдать ему предпочтения. А потом Аполлон, который на первый взгляд казался таким мягким и нежным, избрал для Марсия самую жестокую казнь: с несчастного заживо содрали кожу и прибили ее к сосне. Статуя в Кунстхаузе изображала агонизирующего в судорогах Марсия, повешенного на дереве. Его образ очень напоминал мне традиционное распятие Христа или пронзенного стрелами Святого Себастьяна.

Размышляя над этой античной скульптурой, а также над тем, почему она так меня очаровала, я вспомнил, что слово очаровывать происходит от латинского fascinare – околдовать, заворожить, наложить заклятье. Так, внешний образ расшевелил внутри меня нечто совершенно бессознательное и вместе с тем нуминозное. Тогда я понял, что мое Эго в какой-то мере распяли боги. Именно такой смысл имел для меня Цюрих; именно в этом заключается суть глубинного анализа. В молодости я пошел на фаустианскую дьявольскую сделку с силами тьмы: знание – сила. Я возвел высокую башню, но она должна была разрушиться.