В поисках божественной обители

Индивидуация – это не потворство своим желаниям; по существу, она приводит к увеличению характерных черт Самости, которые мы проявляем в отношениях с другими. Испытывая любовь к другому человеку, мы снимаем с него тяжкое бремя, связанное с нашим исцелением и обретением смысла жизни. Мы в той же мере освобождаем другого человека, в которой освобождаем и себя. Именно это имел в виду Иисус, когда просил нас возлюбить ближнего, как самого себя. Нельзя любить своего соседа, не сумев сначала полюбить себя. Таким образом, парадокс индивидуального мифа заключается в том, что мы часто приписываем его другому человеку, но делаем это совершенно бессознательно. Однако наши отношения с этим человеком ухудшаются и в конечном счете прекращаются. Только максимальное познание собственного мифа может повысить качество отношений с другим человеком.

Отношения всегда включают историю происходящих с нами событий. К тому же наша история – это вымысел, то есть она представляет собой не то, что с нами случилось, а то, как мы это воссоздали. Вымысел нельзя назвать абсолютной ложью; он не более лжив, чем миф (facere в переводе с латыни означает «делать»). Наша индивидуальная мифология, история наших событий создается искусственно; она представляет собой повествование, эмоционально заряженное энергетическими кластерами, которое затем проявляется в сновидениях и в повседневной жизни. Наша история – это вовсе не объективная реальность, какой бы она ни была; это наша мифология во всем своем разнообразии, во всех вариантах, каждый из которых является истинным. Каждый из нас одновременно становится изгоем общества, плохим другом, героическим странником, сыном своего времени и даже больше – выходит за границы своего времени. А в более широком масштабе мы становимся субъектами, целью и исполнителями архетипической драмы. Нам никогда не удастся узнать, кто мы такие, лучше, чем Ньютон смог объять океан истины, бушующий рядом с ним и внутри него. Поэтому мы просто не можем прекратить свои попытки войти в контакт со своим мифом на более глубоком уровне.

Мы проживаем эти мифические образы независимо от того, знаем мы их или нет, желаем того или нет, страдаем при этом или нет. Таким образом, нам приходится искать более осознанную мифографию, чтобы не оставаться покорными железной воле судьбы, которая движет всем по своему усмотрению. Роберт Ка-лассо так говорит о стоящей перед нами дилемме:

«Мифограф живет в состоянии вечной хронологической путаницы, которую, по его мнению, он может разрешить. И если на одном краю стола он тщательно подбирает все поколения и династии, как какой-то старый дворецкий, знающий историю семьи лучше, чем сами члены этой семьи, то можно быть уверенным в том, что болото на другом краю стола становится все более топким, а нить – все более натянутой. Ни одному мифографу никогда не пришло в голову выложить весь свой материал в единую последовательность, хотя, казалось бы, так его можно привести в порядок. В данном случае мифографы оставались бы верны мифу… ибо у мифа нет никакой системы»[168].

Мифограф знает то, что знает терапевт, а именно: что нет единой истины, что все варианты, даже противоречащие друг другу, в чем-то истинны. Такое освобождение от полной определенности и однозначности резко отличается от фундаментализма, последовательно настаивающего на том, что моя истина, связанная с моим Эго и побуждаемая комплексом, более подлинна, чем твоя. Уильям Джеймс в своем историческом труде «Разновидности религиозного переживания» не слишком беспокоился о многочисленности мировых религий. Он не считал, что они противоречат друг другу, а видел в них вариации мифа (как это и было на самом деле) и объяснял их наличие разнообразием человеческого темперамента. Юнгианский взгляд на психику предполагает ее полицентризм и то, что потребность в автономии души возникает именно вследствие невротичности Эго. Подлинный диалог, способствующий индивидуации, происходит между Эго, основным комплексом сознания и всеми остальными комплексами, которые питаются энергией души.