Читаем В поисках Дильмуна полностью

Без шоссе было бы трудно пересечь каменистые просторы под нами, совершенно безжизненные, если не считать разбросанный кое-где редкий кустарник. Тем не менее мы различали и верблюжьи тропы, и даже следы автомобильных колес. Здешний люд не считал этот край непроходимым — да вообще пустыней не считал, ведь верблюды и овцы могут пастись тут круглый год, и от колодца до колодца меньше одного дневного перехода. Может быть, увлеченные морской торговлей, мы слишком мало задумывались о сухопутных дорогах через Аравию? Уж наверное, город Тадж, куда мы теперь направлялись, находился на некоем предшественнике трансаравийской магистрали нефтяников.

Три плоские возвышенности, за ними — нагромождение низких холмов, а затем мы вдруг оказались над Таджем. Я знакомился с аэрофотоснимками и представлял себе, какую картину увижу. Но масштабы увиденного превзошли мои ожидания. Внизу простирался город изрядной величины; отчетливо выделялся параллелограмм оборонительных укреплений. А кругом раскинулись некрополи, и многие курганы удивляли своей формой: круговой вал и выемка посредине. Мы пролетели над этим памятником раз пять или шесть, пока я рассматривал его. Если не считать кучки недавно построенных каменных домов, никаких построек, развалин не видно, все засыпано песком и щебнем. Но общие очертания города были ясны. И не вызывало сомнения одно обстоятельство.

Тадж стоял у озера. Он протянулся вдоль берега километра на полтора, при ширине около километра. Вот только озера не осталось… С севера к городу примыкал обширный солончак.

Такие солончаки образуются там, где некогда была вода, в том числе на месте высохших озер. Людям от солончаков никакого проку, никто не стал бы строить город рядом с сабхой. Выходит, когда строился Тадж, здесь еще было озеро. А это согласовывалось с нашими размышлениями о древнем климате Аравии. Только более обильные осадки или хотя бы более высокий уровень грунтовых вод могли обеспечить существование озера. Непременно надо датировать Тадж!

Я кончил фотографировать и записывать свои наблюдения, и мы повернули на юг, в сторону Хуфуфа, до которого было минут пятьдесят лета. Под нами простиралась однообразная территория — гравий с редкими кустарниками и километры песка, барханы за барханами, где бесполезно высматривать сверху следы древних поселений. Дальше показалось шоссе и спадающие к песчаной низине скалы, после чего впереди снова возникли плантации финиковых пальм.

Хуфуф — самый большой оазис Восточной Аравии. Я приготовился увидеть нечто похожее на Бурайми, поскольку площадь их примерно равна. Хуфуф расположен в 65 километрах от залива (Бурайми — в 160) и, подобно Бурайми, фактически представляет собой не сплошной зеленый массив, а ряд мелких оазисов. Однако при ближайшем рассмотрении сходства не обнаружилось. В Хуфуфе нет гор, нет и составляющих очарование Бурайми пространств, покрытых редкой травой и колючим кустарником. Тогда уж Хуфуф похож скорее на Бахрейн или Катиф: вокруг каждого источника на многие километры простираются плантации фиников и даже риса, а между ними — голые пески. Не заметил я с воздуха и явных признаков доисламских памятников — земляных сооружений, крепостей, курганов. Сам Эль-Хуфуф — большой город, обнесенный стенами, но мы знали, что эти стены сравнительно недавней постройки и, насколько можно было судить сверху, под автомагистралями и торговыми улицами Эль-Хуфуфа (да и между ними тоже) не скрывался никакой древний город.

В известной мере это нас разочаровало, потому что были причины предполагать наличие в оазисе древних памятников. Почему бы Хуфуфу не быть оазисом Аттене, особенно если Герра — нынешний Укайр? Пока самолет отмерял 60 с лишним километров, отделявших нас от побережья и Укайра, я восстанавливал в памяти то, что мне было известно о «проблеме Герры».

Перейти на страницу:

Все книги серии По следам исчезнувших культур Востока

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное