В поисках Эдема

Рафаэль закрыл глаза и погрузился в мир странных звуков, голосов и отдаленных криков, переплетавшихся с близкими выстрелами. Он съежился, как мог, на неудобном сиденье. Лукас решил поддать газу, но автомобиль не развил большей скорости.

— Чертовы мальчишки-бездельники — не могут придумать ничего лучше, чем убивать друг друга просто из спортивного интереса! — злился птичник.

Попугаи проснулись, разворковались. Рафаэль услышал, как заскрипели колеса. Они сделали крутой поворот, и через какое-то время выстрелы прекратились, на пустынных улицах восстановилось молчание.

— Мы возле просеки, — объявил Лукас. — Она более безопасна.

Не прошло и минуты, как резкий толчок сигнализировал о том, что асфальтированная дорога осталась позади. Они передвигались по гравию. Время от времени какой-нибудь маленький камушек рикошетом отскакивал от медного кузова.

— Можете теперь открыть глаза. Сомневаюсь, что мы столкнемся с кем-нибудь в этот час.

Рафаэль обнаружил, что они проезжают по туннелю. В свете неярких фар он различил дорогу, поросшую густой растительностью, соединявшейся в арки над их головами.

— Похоже на высохшую реку, — сказал он.

— Так оно и есть, — улыбнулся Лукас всем своим длинным и морщинистым лицом. — Раньше здесь было русло реки. Когда-то река спускалась сюда с горных цепей. Днем эта дорога очень красива. Мне она всегда напоминает о первозданном мире.

Лукас любил поэзию и поэтов. Они были пророками, упомянул он в разговоре, начавшемся с земного рая и продолжавшемся среди ночных бабочек и птиц, которые взвивались с обочин дороги, словно траурные ленты.

— Я не лезу ни в политику, ни в какие споры, — объяснял Лукас, — не спеша управляя машиной, — но всегда мечтал о Васлале. Мне достаточно знать о том, что группа поэтов замыслила и основала ее. Дедушка Мелисандры был великим человеком, — подтвердил он. — Его проза, его стихи наглядно показывали, что даже при нищете в Фагуасе существовали красота, большие помыслы. Поэтому народ ничего не ценил, кроме поэзии.

Лукас считал, что Васлала должна была быть республикой пылких мудрецов.

— Вы знаете, что беспристрастная мудрость — это не больше чем простое знание. Она ничего не меняет. Нужно в жизни иметь страстность и пыл. Моей единственной страстью остается Васлала. Поэтому я согласился сопровождать вас. Я знаю, что вы и внучка дона Хосе следуете этим маршрутом. Нет, я не сторонник опасностей и приключений. Я люблю Энграсию, потому что она дает мне почитать книги или дарит мне их в обмен на предсказания моих попугаев. Я читаю поэзию, забочусь о птицах и по ночам собираю информацию для букмейкеров. Но если вы найдете Васлалу и я смогу послушать, просто послушать ваши рассказы о том, каково это место, я сочту, что могу умереть спокойно.

Машина с трудом поднималась по склону. Рассвет застал их на гребне горного хребта.

С вершины горы они увидели долину, черепичные крыши Тимбу. Городишко этот казался не частью современного Фагуаса, а скорее частью прежней, более приветливой и спокойной страны. Высокие, стройные кипарисы прорастали подобно зеленым свечам между кровель. Часы на желтой колокольне отбивали время, центральные улицы были заасфальтированы, а на окраинах безостановочно вращались крылья многочисленных ветряных мельниц.

— Сейчас будем проезжать контрольный пункт. Прикиньтесь спящим. Я оставлю вас возле гостиницы, а сам пойду в парк, дам поработать своим попугайчикам. Это инструкции Хайме. Вы знаете, кого спрашивать. Я буду ожидать вас в парке.

Они беспрепятственно миновали пропускной пункт. Гостиница была расположена в бывшем здании детского приюта. На фасаде еще висела табличка: «Сиротский приют Сан-Висенте». У Рафаэля мурашки пробежали по коже. Он не ожидал такой реакции. Редко, уже будучи взрослым, он думал о собственном сиротстве. Он никогда, никогда, не должен был считать себя сиротой, все время твердила его приемная мать, нет, просто его мать, единственная. Те, кто зачал его, выполнили свою миссию, говорила она, дали ему жизнь. Он не должен таить на них обиду. Одному богу известно, что там была за история. По какой причине они оставили ребенка. Рафаэль не верил в неприязнь, он верил в обстоятельства. Его обстоятельства, в конце концов, сложились удачно. Родители его стали ему друзьями. Они считали себя счастливчиками от того, что нашли его.

Часто они задумывались о любви, которая их связывала, и приходили к выводу, что это были узы покрепче генетических и биологических корней: любовь на уровне подкожных ощущений. Одних детей вынашивали в животе, а других в сердце. Рафаэль никогда не предпринимал попыток узнать о своем происхождении, как это делали многие. Сейчас, однако, стоя перед этим зданием, он причислил себя к тем, кто обитал здесь, словно вывеска перенесла его к посольству его несуществующей родины.

Здание было четырехугольным, с балконами, выходящими во внутренний двор: скромный садик, покрытый газоном, четыре пальмы по углам, окруженные папоротником. Гостиница занимала одно крыло.