В поисках Эдема

Полумрак, царивший в комнате из-за занавешенных штор, способствовал возобновлению фосфоресцентного блеска на телах зараженных. Здоровые и больные расположились по диванам и креслам комнаты, растерянно глядя друг на друга: выражения их глаз менялись — то недоверие, то ностальгия, то вызов, ноги их двигались пальцы барабанили по столам и другим предметам. Больные время от времени закрывали глаза и уходили в себя при болевых спазмах. Тот, кто увидел бы их вместе, — великаншу на постели, мужчину с металлической рукой на диване, пять остальных облучённых обитателей свалки, Жозуэ, с лицом раннего апостола, хозяина гостиницы, чувствующего себя неловко, вынужденного сохранять достоинство в желтом одеянии, — никогда бы не понял, что они задумали освободить Фагуас от непрекращающихся злоключений, приговоривших его к маразму бессмысленных войн, освободить Синерию, разлагающийся город, где пороки превратились в профессию и источник доходов. Изможденные, с кожей, покрытой язвами, с волосами, выпадающими целыми клочьями, они воплощали образ распада, напоминали амфоры, из которых на глазах вытекала жизнь. Ох! Но перспектива избежать подобной смерти, мысли о том, что на их долю выпала героическая смерть, нежелание умирать в одиночестве, как говорили ребята, озаряли их глаза блеском радости, как если бы им вдруг дали надежду на выздоровление, и не только, словно им пообещали вечную жизнь.

— Но зачем просить их о встрече? — вмешался Питуза. — Не стоит предупреждать их заранее. Лучше нагрянуть к ним сверкающей процессией, раскрасившись этим порошком и попросить поговорить с ними уже при входе в казарму.

— Но нас остановят на пропускных постах, — предупредил кто-то.

— Смотрите, надо обдумать все с точки зрения психологии, — сказала Энграсия, поднимая голову от ведра, куда ее только что стошнило. — Сейчас Эспада чувствуют себя королями: у них Мелисандра, поступили новости, что они окружили также имение поэта на реке, должно быть, разыскивают Рафаэля. И плюс ко всему этому, я отправляю сообщить им, что я хочу капитулировать… Они же будут счастливы! Нас примут с распростертыми объятиями. Еще бы! Они же не представляют, какой сюрприз мы им приготовили.

— Вас обыщут на входе, — сказал Жозуэ. — Как вы спрячете взрывчатку?

— Это я возьму на себя, — сказал Моррис, лежавший с закрытыми глазами.

— Всё, хватит разговоров, — сказала Энграсия. — Все за работу, с этой чертовой слабостью мы продвигаемся черепашьим шагом, а только Богу одному известно, через что сейчас приходится пройти Мелисандре.

Моррис слушал, как пустела комната, грохот стульев, замедленные движения тех, кто покидал помещение. У него болело горло. Он боялся, что не сможет выговорить ни одной фразы так, чтобы его не покинули последние силы, которые ему удалось накопить за эти часы. Идея смерти повергала его в ужас. Он не мог думать об этом без внутренней дрожи, несмотря на все попытки убедить себя самого быть мужественным и рассудительным. Иногда знание только вредило. Лучше бы он ничего не знал, размышлял он. По этой же самой причине достоинство и отвага ребят и Энграсии повергали его в отчаяние. Это было так, словно они ни о чем не догадывались, думал он, словно какая-то магическая сила наделила их способностью сублимировать весь горький опыт и превратить его в благородную эпопею, полную смирения. Он испытывал к ним бесконечную нежность, и потому особенно острым было чувство, что он сам с тяжестью в сердце думал об ощущениях, которые ему предстояло испытать.

Глава 37

Что хуже, спросил себя Рафаэль: Макловио, вышедший из джипа в чистых брюках, белой рубашке и панаме на голове, словно приветливый фермер из прошлого века, или его захватчики, очевидные злодеи, никакого двуличия, только неразумная сила в чистом виде, невозмутимые убийцы без капли сострадания.

Солдаты узнали компаньона своих начальников.

— Куда вы собираетесь везти этого человека? — авторитетно поинтересовался он.

— В казарму, к шефу. Приказ свыше.

— А хозяин попугаев?

— Отошел в мир иной, босс. Притворялся наивным.

— Они убили его как собаку, — сказал Рафаэль. Солдат крепче сжал его руку. Он скорчился.

— Отпустите его! — приказал Макловио. — Шайка дикарей! Кто вам сказал убить Лукаса! Вы что, не знаете, что после смерти еще никто не оклемался? Животные! Немедленно возвращайтесь в казарму. Я займусь тем, чтобы вы ответили по заслугам. Оставьте мне пленника. Я сам отвезу его. Вам разве давали приказ бить его?

С каждой фразой тембр его голоса становился на октаву выше. Солдаты съежились. Они так совсем усохнут, подумал Рафаэль, останется только помятая одежда на асфальте.

— Ты тоже поедешь с ними! — приказал Макловио своему водителю. — Я не в настроении сейчас созерцать чье-то из ваших лиц, сукины дети!