В поисках энергии. Ресурсные войны, новые технологии и будущее энергетики

Никто не знал, как будет править этот 42-летний подполковник. Кто он — приверженец демократии или сторонник жесткой руки? Его первые заявления нисколько не проясняли ситуацию. «Если вы попытаетесь оценить меня согласно традиционным шаблонам, то только запутаетесь, — говорил он. — Если вы хотите знать, придерживается ли Чавес левых, правых или центристских взглядов, кто он — социалист, коммунист или капиталист, то я могу вам сказать, что я — ни тот, ни другой, ни третий, но во мне есть всего понемногу». В другой раз он добавил: «Я не хочу, чтобы на меня наклеивали какой-то ярлык и отводили определенную роль, и буду сопротивляться этому до конца моих дней. Я не приемлю идею, что политика или идеология должны иметь строго очерченные рамки. Для меня правый или левый — понятия относительные. Я всесторонен и понемногу черпаю отовсюду».

Какой бы ни была его идеология, Чавес быстро сконцентрировал власть в своих руках. Формальные государственные институты, хотя, по его словам, и «изъеденные червями», сохранились, но лишились какой-либо самостоятельности. Он в спешном порядке протолкнул принятие новой конституции, упразднявшей верхнюю палату парламента, а нижнюю палату превратил в беспрекословно подчиняющийся ему орган, готовый проштемпелевать любое его решение. Число судей в Верховном суде было увеличено с 20 до 32 за счет включения так называемых revolucionistas. Чавес установил прямой контроль над Национальным избирательным советом, чтобы на будущих выборах подсчет избирательных бюллетеней гарантированно осуществлялся его личной политической машиной; устранил надзор парламента за вооруженными силами и приступил к формированию параллельной двухмиллионной армии из городских резервистов; и, наконец, окрестил Венесуэлу «боливарианской республикой».

Во время триумфального визита на Кубу Чавес объявил, что «Венесуэла держит путь к тем же берегам, где уже находится кубинский народ, — к берегам счастья, подлинной социальной справедливости и мира». Они хорошо сыгрались с Фиделем Кастро, в том числе и в бейсболе. Хотя питчером в венесуэльской команде был сам Чавес, кубинцы выиграли со счетом 5:4. Но кубинцы выиграли и кое-что еще — венесуэльские субсидии. После краха коммунистического режима идеологические связи между Россией и Кубой разорвались, и новая Россия прекратила поставки дешевой нефти. Чавес вызвался стать новым нефтяным банкиром для Кастро, пообещав снабжать его нефтью по невероятно льготной цене[94].

Со своей стороны Куба предложила Венесуэле помощь специалистов — врачей, учителей, спортивных тренеров и сотрудников службы безопасности. Для Кубы это было возвращением в Венесуэлу после того, как в «бурные» 1960-е гг. она тайно помогала венесуэльскому партизанскому движению деньгами и оружием. Кастро манили нефтяные богатства Венесуэлы, и он неоднократно пытался «захватить плацдарм». Но на этот раз Куба собиралась поддерживать действующее правительство — правительство Чавеса. Чавес перенял кубинскую систему соседского контроля. И на всякий случай, чтобы в отношении его взглядов не осталось никаких недоразумений, четко разъяснил свою позицию. «Существует революция и контрреволюция, — заявил он, — и мы собираемся уничтожить контрреволюцию». Когда священники римско-католической церкви призвали его не разжигать агрессию, он назвал их «дьяволами в церковном облачении»[95].

Для Чавеса Кастро был образцом для подражания во многих отношениях. Поскольку кубинский президент славился своими речами, длившимися по пять-шесть часов, Чавес ввел свой вариант общения с народом — воскресную телепрограмму «Алло, президент», где он еженедельно в течение четырех часов, а иногда и дольше, демонстрировал свою безумную энергию, шутил, пел революционные песни, рассказывал анекдоты из своего детства и разговаривал о бейсболе. Параллельно он обличал своих противников в коррупции и позиционировал себя как вождя революционного авангарда, борющегося против США, которые Чавес называл «Североамериканской империей… самой большой угрозой на нашей планете». Он старательно облачался в мантию героя-освободителя XIX в. Симона Боливара и продвигал новую теорию «социализма XXI в».