В поисках идеала

Склад был глухой, без окон. Единственное тёмное оконце в его торце располагалось под крышей на высоте не меньше двух саженей1 от земли. «Ничего тут не произойдёт, всё самое интересное будет у входа в амбар, где сейчас жандармы», – Филатов посмотрел на часы. Тревожные предчувствия не оставляли сыщика. Больно уж гладко всё идёт – не к добру. Тишина вдалеке вдруг взорвалась треском ломаемого дерева, криками, а спустя несколько мгновений, выстрелами, приглушёнными кирпичной, не меньше метра толщиной, кладкой складских стен. «Точно в срок начали», – отметил сыщик. Сердце забилось чаще, ладони чуть взмокли, мышцы наполнились упругой силой – инстинкт, ничего не поделаешь, пусть и стоишь на задворках, но операция началась, тело рвётся в бой. Филатов всматривался, не побежит ли кто от входа в ночную темноту. Вероятность ничтожно мала – из жандармского кольца не вырваться, все выходы прикрыты, но он не расслаблялся ни на секунду. Пока не протрубят условный сигнал об окончании дела, случиться может всякое. Вдруг сверху зазвенело битое стекло. Зазвенело неожиданно, а оттого оглушительно. Осколки, весело прыгая, посыпались по земле. Вслед за ними в узенькое окошко ловко, как змея, протиснулся тщедушный, невысокий мужичонка и не раздумывая сиганул вниз. «Подросток что ли? Для взрослого маловат вроде. Расшибся, наверное, высота-то какая», – Филатов снял казённый сюртук, чтобы не мешал и собрался пойти и осмотреть беглеца. Тот, не издавая ни звука, резко вскочил, словно подброшенный невидимыми пружинами, и бросился в проулок, где дежурил сыщик. Владимир Андреевич вынырнул из темноты наперерез быстро мчащемуся, как будто и не падал только что, парню. «Шустрый какой, не догоню», – прикинул охотник и резко ударил поравнявшуюся с ним добычу тростью по голени. Преступник кувырнулся и взвыл. Казалось, что его крик, отражаясь от речной глади, разлетелся по всему городу. Трость у Филатова была особенной – утяжелённой.

Любил московский чиновник упражняться с гирями, посещал атлетический клуб, отчего и сложение имел крепкое, внушительное. По улицам тоже ходил с железной палкой, замаскированной под трость, чтобы лишний раз давать нагрузку мускулам. «Ногу сломал, сука», – скулил поверженный, распластавшись в дорожной пыли. Владимир Андреевич, не обращая внимания на брань и стоны, склонился то ли над подростком, то ли над хлипким мужичком. «Посмотрим, кто ты есть», – пробормотал он. Незнакомец, лежавший до этой секунды неподвижно, вновь выкинул фокус – подпрыгнул, как подброшенный, развернулся в воздухе, а навстречу сыщику вылетело зажатое в руке тусклое лезвие ножа. «Всё же мужчина: усики-стрелочки над тонкими, малокровными губами и злые глаза, обрамлённые густой сеткой морщин», – думал Филатов, а руки уже сами по себе повторяли тысячи раз отработанные приёмы: левая отводит оружие в сторону от горла, правая бьёт точно в переносицу. Раздался чавкающий звук ломаемой кости и гуттаперчевый человек наконец-то обмяк, светло-серые, водянистые глаза закатились. Владимир Андреевич замер. Он услышал зловещий хруст и по позвоночнику покатилась холодная капля пота. «Только не это», – сыщик облизал враз пересохшие губы.

Филатов не боялся, что ненароком прибил преступника до смерти, как комара – не будет больше на полицейский чин с финским ножом кидаться. Хрустнуло в спине, прямо в пояснице, когда сыщик дёрнулся назад, чтобы уклониться от подлого удара, который мог стоить ему жизни. «Сюртук снял, разгорячённый на холодном ветру резко увернулся – вот и результат», – обречённо понял Владимир Андреевич, чувствуя, как тупая боль молотком начала постукивать по костям, разминаясь и проверяя свою силу. Недуг этот уже лет пять не давал покоя сыщику, возвращаясь каждый раз неожиданно, а уходя медленно и неохотно, выматывая до крайности. Всё было знакомо: ночью теперешняя скованность мышц смениться ощущением, будто в поясницу при малейшем движении втыкают раскалённые гвозди. Затем потребуется не меньше часа, чтобы заново научиться ходить: сначала по чуть-чуть, кое-как, согнувшись, ожидая, когда привыкнешь к резким всполохам в глазах от каждого шага, радуясь, что резкие уколы в спине потихоньку сменяются тянущей, неумолкающей, но терпимой болью. Разумеется, он, вернувшись в Москву, сразу пригласит доктора Брокмана. Тот придёт с неизменным дорогим, блестящим саквояжем, пригладит торчащие вокруг обширной лысины седые волосы и начнёт лечение. Будет втирать жгучие, остро пахнущие мази, накладывать на спину пояса из шерсти, цеплять на кожу пиявок, поить порошками, а больше всего зудеть о том, что Филатов уже не юноша, что не следует нагружать позвоночник, что пора бросить поднимать гири, как цирковой артист, что следует привыкать к размеренности и неспешности. По наблюдениям Владимира Андреевича, толку от лечения, кроме временного, еле заметного облегчения страданий, не было никакого – болезнь уйдёт сама, когда пожелает. Может через две недели, а может и через месяц.